Кроме названных в тот год на фронтовых экранах с большим успехом шли такие фильмы, как «Битва за Севастополь», «Живи, родная Беларусь», «Большая земля», «Как закалялась сталь», «Александр Невский», «Суворов», «Кутузов», многочисленные сборники кинохроники. С неменьшим удовольствием бойцы и командиры смотрели и ленты развлекательного плана — «Серенаду солнечной долины» и «Джоржа из Динки-джаза». Юмор и смех тоже были крайне необходимы в напряженной фронтовой обстановке.
* * *
Как уже говорилось, культпросветработники армейского Дома Красной Армии оказывали квалифицированную помощь дивизионным клубам. Они инструктировали их начальников, радиотехников и киномехаников, способствуя тем самым улучшению кинообслуживания бойцов переднего края, и даже вносили свою весомую лепту в организацию в частях и соединениях коллективов художественной самодеятельности.
Сразу скажу, что наши подразделения располагали большим числом самобытных, способных исполнителей. Многие из них уже до войны не раз проявили себя как на любительской, так и на профессиональной сцене. Но, попав на фронт, эти люди, естественно, свои увлечения мирного времени отодвигали на задний план. Им было не до них. Ибо первейшим своим долгом бойцы и командиры считали дело защиты Родины с оружием в руках. Вот почему некоторые из них сознательно утаивали свои таланты, боясь, что это повредит их боевой репутации. И нам подчас стоило немалых трудов выявить и привлечь к участию в художественной самодеятельности одаренных чтецов, танцоров, певцов.
Проще с этим делом было в подразделениях, обслуживающих управления и штабы соединений. Их представители обычно и составляли основу большинства коллективов художественной самодеятельности. В ротах же и батальонах переднего края организованной самодеятельности, как таковой, практически не было. Однако командиры, их заместители по политчасти, парторги и комсорги тоже не отказывались здесь от такого средства морального [166] воздействия на бойцов, каким является песня, острая частушка, задорная пляска под баян на привале. И они приглядывались к своим подчиненным, подмечая среди них острословов, взводных и ротных заводил, песенников, людей, способных играть на гармошке, гитаре, балалайке. И при случае тоже организовывали импровизированные концерты.
И это, надо сказать, даже имело свое преимущество. Да, в ротах и батальонах переднего края не было четко организованных исполнительских групп, которые втайне от основного коллектива готовили бы свою программу, а затем неожиданно выносили ее на суд товарищей. Каждый был волен петь, когда поется, а не выходить, волнуясь, на сцену. Просто петь, пристроившись к какому-нибудь голосистому пулеметчику или басовитому противотанкисту. Петь, не боясь быть плохо принятым. А уж если пускаться в пляс, то тоже от всей души: ведь никто не осудит за неуклюжесть, все, как и он, ходят по кругу без репетиции.
Этим-то и достигалась массовость участия.
Более же организованно работали кружки художественной самодеятельности в артиллерийских дивизионах, на узлах связи, особенно в медико-санитарных батальонах.
И все же больше всего мы дорожили дивизионными самодеятельными коллективами. Это и понятно. Ведь они позволяли нам более оперативно и предметно вести культурно-массовую работу в частях. Их ценность заключалась еще и в том, что эти коллективы могли на более высоком художественном уровне готовить свои программы, а следовательно, и быть своеобразным эталоном для низовых кружков самодеятельности.
Вот почему политотделы армии и корпуса постоянно укрепляли дивизионные самодеятельные коллективы, резонно считая их базовыми в сети художественной самодеятельности. Для них из репертуарных фондов библиотеки армейского Дома Красной Армии было отпущено 64 эстрадных сборника, 72 песенника, 267 экземпляров пьес, скетчей, сборников сатирических миниатюр, стихов, рассказов, 247 экземпляров нотных клавиров, — словом, все, что необходимо для нормальной работы.
— Как считаете, Иван Ильич, — спросил я как-то генерала Миссана, — надолго ли притих Шернер? [167]
— На прорыв, возможно, и не решится, — ответил Миесан, — но держаться будет до последнего. Пока, конечно, есть боеприпасы да люди еще не мрут у него с голода. Игра, комиссар, идет ва-банк... Оно ведь и нам наступать нелегко, — помолчав, продолжал комкор. — И людей, и средств маловато. А на серьезное подкрепление пока рассчитывать не приходится. Не главное у нас направление, вот в чем суть...
— Да, наступать нам, если что, будет нелегко, — согласился я. — Хорошо бы покончить с противником малой кровью...
— Вы что, нашли такое средство? — спросил меня Миесан не без иронии.
— Не то чтобы нашел, но... Думается, нам нужно еще более усилить психологическую обработку вражеских солдат и офицеров. Раскрыть им глаза на то, что германский-то рейх вот-вот развалится. Ведь и союзников у Гитлера почти не осталось, советские войска уже в Восточной Пруссии. С запада наши союзники надвигаются... Знают ли об этом немецкие солдаты, которые здесь, в Курляндии? Небось от них эти данные скрывают. Вот и объяснить...
— Не поверят, — задумчиво покачал головой Миссан. — Фанатики они, фашисты. Решат, что обманываем мы их.
— А мы сами не будем разговаривать с ними. У нас для этого пленные есть, которые изъявляют желание к своим бывшим однополчанам обратиться по радио.
— Понимаю. Да, своим они могут поверить. На Шернера, конечно, даже их слова не подействуют, а солдаты прислушаются. Я «за». Обговорите идею в поарме и, если последует «добро», действуйте.
Начальник политотдела армии оказался горячим сторонником предложенного мною плана и вскоре даже начал поторапливать меня. Мы договорились направить для начала окруженным в Курляндии гитлеровцам обращение, в котором еще раз объяснить, что их положение безнадежное и во избежание лишнего кровопролития им все же лучше сложить оружие.
Обращение вскоре отпечатали и с помощью легких ночных бомбардировщиков У-2 разбросали над занимаемой врагом территорией.
А вскоре в политотдел корпуса явился человек, представился как переводчик и сказал, что направлен в наше [168] распоряжение. Назвал и свою фамилию. В его речи угадывался немецкий акцент. Да и фамилия... Петер Ламберц...
И тут я вспомнил. Да, фамилия этого антифашиста мне знакома. Впервые я услышал ее еще в днепровских плавнях, когда находился во 2-й гвардейской армии. И вот при каких обстоятельствах.
417-я гвардейская стрелковая дивизия занимала оборону по восточному берегу реки. На противоположном были гитлеровцы. И вот однажды (дело было поздней осенью, Днепр уже начал сковывать первый ледок) наши наблюдатели доложили, что с вражеского берега к нам пробирается человек. Было ясно, что это перебежчик — гитлеровцы обстреливали его из пулеметов.
Одна из пуль, видимо, достигла цели: перебежчик захромал. Наш сторожевой пост тут же постарался прикрыть беглеца огнем. А затем, когда он приблизился, помог преодолеть минное поле и колючую проволоку.
Перешедшего на нашу сторону немецкого солдата после оказания ему первой медицинской помощи направили в политотдел. Там я и узнал его историю.
Он — коммунист, долгое время работал в рейнском городе Майене. Как многие члены германской компартии, участвовал в немецком «Союзе друзей СССР». Когда к власти пришел Гитлер, оказался в заключении. Вышел из концлагеря незадолго до нападения фашистской Германии на СССР.
После краха немецко-фашистских войск под Сталинградом нацистам срочно потребовалось пополнить поредевшие на восточном фронте ряды своих соединений. В армию были призваны и неблагонадежные. В их числе оказался и он, наш перебежчик. Как и других, за кем фашистские власти вели тайный надзор, Петера Ламберца направили в одну из штрафных частей. Так он оказался на фронте, здесь, в районе нижнего течения Днепра. И при первой же возможности совершил то, что задумал сразу же, как только надел мундир солдата гитлеровского вермахта, — перешел на нашу сторону.