Я гуляла во дворе, когда в воротах показалась Клавдичка; в серой своей шапочке и с муфтой она казалась большой девочкой. Я кинулась ей навстречу и, не отпуская её руку, так и вошла вместе с нею в дом.
— Почему ты не пришла вчера? — спросила я, стараясь помочь ей раздеться.
— Лёля упросила меня остаться, — ответила Клавдичка, — она скучает там.
Это было новое освещение лёлиной жизни; — мне казалось, что ей всегда и везде весело. Я спросила:
— А ты возьмёшь меня к Лёле, когда пойдёшь в другой раз?
— Если мама позволит, возьму.
Я с надеждой взглянула на маму.
— Там видно будет, — ответила она.
Пришёл дядя Пётр и неожиданно привёл Дуняшу. Как всегда, он сразу подошёл к печке и стал греть озябшие руки. Всю зиму он ходил в осеннем пальто и сильно мёрз.
— Я от дяди Никиты, — сказал он, — взял с собой Дуню. Ксения просила. Говорит: пусть пробежится, она заработала.
— Кто заработал? — спросила я.
— Дуня.
— Дуняша, как ты заработала?
— А так, — ответила она смущённо, — я на подённую вместо мамки ходила, полы в трактире мыть…
— Как же тебя Ксения пустила? — спросила мама.
— Мамка сильно хворала, — ответила Дуняша, — а папаня уезжал, денег не стало, я и побежала вместо мамки.
Дуня была закутана в тёплый ксенин платок, её беленькое личико раскраснелось на морозе, и, когда она разделась, я увидела, что на ней надето славненькое клетчатое платьице.
— Это мне тетя Малаша сшила, — сказала она. — Она хорошая, Катюшку по всякий день к себе зовёт. И дедушка Никита Васильевич её очень любит.
В это время дядя Пётр рассказывал мне, что сегодня в Москве было несколько рабочих демонстраций.
— С Кондратьевым вчера встретились в одном месте, — сказал он. — Необыкновенный человек! Вожак!
— Я раньше не понимала, как он не боится оставить семью «на произвол судьбы», — задумчиво сказала мама. Эти слова она часто говорила, обозначая ими, что кто-то остался один, беспомощный; с таким человеком случается всё, и он уже не может ждать ничего хорошего.
— А теперь? — обёртываясь и пронзительно глядя на неё, спросил Пётр.
— Теперь понимаю, но сама бы не могла, — горячо ответила мама. — Для матерей этот путь неимоверно труден.
— Однако этим трудным путём идут многие женщины.
— Девушки, которые не знают, что оставляют…
— Идут и матери. Да ты знаешь ли, как та же Ксения помогала Кондратьеву тем, что в его отсутствие не падала духом? Она всегда прокормит детей своим трудом.
— Ну, а куда бы я пошла работать?
— Значит, Ксения с двумя детьми может пробиться, а ты, грамотная женщина, не можешь? А почему? Какая разница? Ты боишься подумать о том, что видишь. Жизни не бойся, Груня, а то она тебя бояться будет.
Из этого разговора я поняла, что есть люди, которые борются за то, чтобы рабочим жилось лучше! Мама тоже хочет, чтобы рабочим жилось лучше, но что это за трудный путь, которым ей надо пойти, я не знала.
Вечером дядя Пётр сказал, что теперь он доведёт Дуняшу до дома: он идёт в ту сторону.
— Оставь её ночевать у нас, Петя, — сказал отец. — Да и тебе не остаться ли? Нынче около нас что-то уж больно много полиции.
— Мы выйдем за ворота и поглядим, — ответил дядя Пётр. — С Дуняшей нам веселей будет идти. Одевайся, Дуняша.
Дуняша быстро надела свой полушубочек, обвязалась платком. Я тоже накинула шубейку.
— Куда ты? — спросила мама.
— Я только за ворога, поглядеть! — крикнула я, выбегая во двор.
Так хорошо было во дворе! Всё затихло, ушли и полицейские, только в будке у ворот сидел Данила в тулупе. Маленький фонарик, висящий на стене, освещал горевшей в нём свечой запавшие под тёмными бровями глаза Данилы и широкую бороду.
— Куда это ты побегла? — спросил он меня.
— Я только за ворота, Дуняшу проводить.
— Дальние проводы — лишние слёзы! — сказал Данила. — Вот, Пётр Иваныч, там, на углу, ходят, интересуются документами…
— Кто ходит? — спросил дядя Пётр.
— Пехотный патруль, — лениво протянул Данила, вглядываясь в лицо дяди Петра умными, пристальными глазами. — Похоже, выстрел был. Не слыхали?
Мы с Дуняшей первые выскочили на улицу; около фабричных ворот горел фонарь, освещая тёмные доски забора, бросая светлый круг на серый, выбитый снег. Дальше один фонарь был разбит, а за ним через большой промежуток фонари, казалось, горели тусклее… Оба сторожа, тоже в тулупах, как и Данила, ходили взад и вперёд вдоль забора. Мимо ворот ехал извозчик; санки, прикрытые полостью, раскатывались в неровных колеях.