— Вот это без ошибки!
Кондратьев показал на ряд солдат с ружьями в руках. Медленно, разделяя слога, он прочёл:
— «Мы стреляем в вас!» — И обвёл глазами собравшихся: — Это как?
— А «Потёмкин»? — ответил вопросом молодой рабочий из гравёрной. — Ведь отказались же матросы стрелять по рабочим…
— Это первая ласточка, но за ней прилетят и другие, — сказал Кондратьев. — Ну, иди, иди, — подтолкнул он меня. — Скажи папане, не забудь!
— Я тихо-о-нько скажу…
— Вот и ладно будет, — похвалил Кондратьев.
Выбежав из коридора, я открыла дверь, и уже влажный, тёплый воздух после прошедшего утром дождя повеял мне а лицо, когда неожиданно я увидела Тишкина, стоявшего за углом. Может быть, я пробежала бы мимо него, но какое-то странное выражение всей его фигуры приковало меня. Он стоял, наклонившись всем корпусом, и как будто рассматривал что-то на стене. Около его лица приходился нижний кран оконного наличника, так же потемневший от времени или, может быть, от дождя, как брёвна стены, но угол его был отщеплён, и там белело свежее дерево.
«Что он там увидел такое интересное?» — подумала я и остановилась около большой бочки, подставленной под жёлоб и полной дождевой водой. В это время и Тишкин заметил меня.
Я хотела подойти, посмотреть, что он разглядывает, но Тишкин замахал рукой.
— Чего уставилась? Тебе тут делать нечего, — сказал он.
Меня поразило то, что Тишкин сказал это очень тихо. Обычно голос у него был громкий, визгливый. Я побежала домой.
И вот пока я прыгала то одной, то другой ногой в большие следы, протоптанные от крыльца по грязному двору, стараясь не запачкать туфли, передо мной складывалось и складывалось какое-то ещё не ясное мне самой ощущение того, зачем Тишкин стоит, наклонившись, под окном барака, где жили фабричные и откуда я только что вышла.
Почему-то вспоминалось, как он своей неспешной и даже медлительной походкой проходит ко двору, как курит и, прежде чем бросить окурок, поворачивает его к себе обгоревшим концом и плюет на него и что отец мой называет его «этот мерзавец Тишкин». Всё наполняло меня сейчас каким-то противным чувством, и по спине моей пробежал озноб. И вдруг я с неожиданной точностью увидела перед собой окно, у которого он стоял, и ясно вспомнила этот отщеплённый внизу угол наличника. Ведь это Ваня отщепил его, когда лез в свою комнату через окошко! Мы играли тогда в классы около их окна, а он смеялся и говорил: «Девчонкина игра…»
В передней я сразу же с радостью услышала звуки скрипки отца и, не вытерев ног, вскочила в комнату. Мама была в кухне.
— Папа, знаешь, там Кондратьев пришёл, — шепнула я, помня, что обещала Кондратьеву сказать отцу тихонько, — и он хочет повидаться…
Но, говоря об этом, я чувствовала, что есть ещё главное, о чём надо сказать отцу… Как я поняла это, — не знаю.
— Ну, и очень хорошо, — ответил отец. — Вот ноги ты не вытерла. В такую грязь лучше уж в калошах ходить.
— …Они там все сидят, смотрит картинку…
— Какую картинку? И где сидят? — спросил отец.
— Где Ваня живёт… где Дуняша раньше жила… — И тут я неожиданно для себя быстро сказала: — А Тишкин стоит под ихним окном, подглядывает.
— Ладно, беги к маме, — внезапно вставая из-за стола, сказал отец. Он торопливо положил скрипку в футляр, прошёл в переднюю, взял фуражку и вышел.
Но я не пошла к маме, а выскочила на крыльцо и увидела, как отец идёт к бараку. Вот он поровнялся с дверью, вот, не заглянув за угол, открыл дверь и вошёл. Значит, он не понял, где стоит Тишкин? А ведь так заторопился, когда про него услышал! Я побежала к бараку, заглянула за угол и увидела, что Тишкин куда-то ушёл. Ну, теперь отец скажет, что никакого Тишкина не было и я «напрасно путаю», как он иногда говорит.
Я раздумывала об этом, когда отец спокойно вышел из общежития. Он заметил меня, подозвал и, ничего не сказав мне, обнял за плечи и повернул к нашему крыльцу. Вдруг из дворницкой вместе с молодым сторожем Матвеем появился Тишкин. Они оба направлялись к двери барака, и в это время оттуда навстречу им, о чём-то весело разговаривая, вышли Кондратьев и несколько рабочих. Они шли, не обращая внимания на Тишкина, который, завидев их, остановился и даже отступил немного в сторону, пропуская идущих.
— С прибытием вас, господин Кондратьев! — насмешливо сказал Тишкин с шутовским поклоном.
Кондратьев остановился и прямо посмотрел на него прищуренными глазами. Всё лицо его, большой лоб и прямые, сейчас сведённые у переносицы брови — всё выражало презрительное негодование.
— Смотри, Тишкин, — сказал он, — как бы тебе худо не было!