Вот какое дело: оказывается, и здесь, где всё так красиво и прекрасно, одни люди работают, другие — нет.
— А у нас на фабрике, — говорю я, — хозяин тоже никому доброго слова не скажет…
— Чего же «им» говорить, когда «они» рабочих за людей не считают! — Федот хлещет кнутом по спине лошади, и она прибавляет шагу. — А рабочие им показали!
— Ох, Федот, хватит, пожалуй, разговоров, — говорит дядя Ваня.
— Да я только при вас, Иван Николаевич.
— Знаю я прекрасно. Смотри лучше, в овраг не завези.
Овраг, по краю которого мы едем, похож на глубокий длинный ров и называется «Окопы Кудеяра».
— А почему он так называется?
— Ну, Федот, объясни ей, если хочешь, поговори…
— А это по имени разбойника Кудеяра, — охотно говорит Федот. — Его сильно помещик один обидел. Кудеяр девушку полюбил, красавицу собою и умницу, а помещик её увёз, да и поселил у себя, посадил её на хлеб, на воду. Она, видишь, помещика-то гнала от себя, она Кудеяра любила. Помещик её и убил. А Кудеяр сжёг его дворец, самого бросил в реку с обрыва и сделался разбойником. Стал подкарауливать купцов и помещиков, отнимал у них деньги и раздавал бездомным людям. Так что и не разбойник вовсе он был, а хороший человек.
— Ты, кажется, по-другому рассказывал раньше, — говорит дядя Ваня. — Раньше у тебя Кудеяр не жёг помещика.
— Жёг, — уверенно отвечает Федот, — я же знаю, что жег.
…Лето было жаркое, солнечное, и нам с мамой было так хорошо в деревне. Мы ходили купаться на реку Битюг, ходили на «порубку» собирать землянику и далеко в лес за малиной.
Но главная радость в это лето была в постоянно радостном удивлении окружающему. После жизни в городе я попала в такой огромный мир деревенской природы, полный движения и перемен, где каждое мгновение происходило что-то новое для меня… Так, за плетнём, окружавшим сад, рассматривая мягкие листья липы, блестящие — клёна, вырезные — дуба, я прислушивалась и приглядывалась к жизни разных мелких лесных обитателей. На молодых дубовых листьях снизу сидели белые шарики, которые назывались «чернильные орешки». Интересно было, откуда они берутся. Интересно было прислушиваться к голосу кукушки, много раз специально для меня начинавшей счет нового большого числа лет жизни, и подсказывать ей, чтобы она накуковала побольше, побольше…
В этом лесу со мной происходило что-то непонятое, чего раньше не бывало. Сидишь так на плетне, упершись пальцами босых ног, смотришь и думаешь о чём-то, и слова сами складываются как-то особенно:
Выходит вроде стихов, и это очень меня занимает.
Пожар
В этот день было душно, и думали, что к ночи соберётся гроза. Но, хотя гром и ворчал где-то за лесом и над открытым и видным из дома Заречьем даже «заходила» туча, вечерком открылось такое ясное, чистое небо!
Все долго сидели на терраске, и меня не посылали спать.
Стало совсем темно, и сильно запахло скошенной травой.
— Посмотрите-ка, — сказал дядя Ваня, — а ведь это пожар!
В той стороне, куда он показывал, был спуск к реке; днём там виднелись кудрявые ивняки на её берегах и на солнце всплескивала вода в Битюге на большом плесе. За полосой ивняка расстилались широкие луга. По лугу бежала дорога и уходила в какую-то очень широкую и безлесную даль. Днём там, казалось, очень далеко, были видны деревни. Сейчас впереди всё было ровно — тёмное под вечерним небом с тусклым сегодня светом звёзд.
Клавдичка и мама вгляделись, и мама вскрикнула:
— Горит!
В этой широкой безлесной дали, как будто за горизонтом, горел большой костёр, и нам было видно розовое его сияние.
— Это большой пожар, горит деревня Садовая, — сказал дядя Ваня. — Небо дымом занесло, — значит, большой, — и стал объяснять маме, что у них горят деревни очень часто. Избы крыты соломой, если заронить огонь в одной избе, ветром перекинет пожар на всю деревню. Нынче, может быть, и молнией зажгло, так как тучи ходили в тон стороне, и счастье, что к ночи ветер стал стихать, а то бы пожар был громадный.
Когда зарево пожара уже побледнело и опало, все так и оставались сидеть, тихо разговаривая, и мама сказала мне, что и я могу посидеть.
Вдруг откуда-то издали послышался шум колёс по дороге: кто-то подъезжал к дому.
— Ну, катит к нам! — с неудовольствием сказал дядя Ваня и поднялся встречать.
Так появился в первый раз при мне человек, которого встретили внешне вроде и хорошо, но с явным скрытым недовольством. Это, как я потом узнала, был становой пристав Авдеев и с ним урядник, немолодой уже человек, которому Авдеев постоянно приказывал и посылал его всюду как подчинённого ему человека.