Порой взгляды девушки и юноши встречались, Жамалудин, смущаясь, отводил глаза. Шамсият, покраснев, тоже смотрела в сторону. Каждый думал о своем и не знал, что творится в душе другого.
«Скорее всего, она меня поддразнивает, — уныло размышлял Жамалудин. — Молча упрекает, что я не говорю с ней». Порой ему казалось иное: «А вдруг я ей понравился». Робость снова брала верх: «Нет, такой красивой девушке увалень понравиться не может… Почему все-таки она смущается? Эх, не умею ни шутить, ни смеяться! А если не заговорю с ней, она совсем от меня отвернется. Кто знает, что лучше? Побежать навстречу коню, берущему барьер, он или укусит, или брыкнет копытом».
Жамалудин терялся в догадках, как ему поступить. Порой в нем пробуждалась надежда, но он гнал ее прочь.
«Ну, что это за человек! — с досадой думала Шамсият. — Язык у него отнялся, что ли? Видно, одни камни ему дороги. Дай ему подходящий булыжник — обо всем забудет. Никто ему не нужен. Не потому ли он оживляет мертвые камни, что сам на них похож? И чем он мне понравился? Другие парни шутят, ухаживают. Глупое сердце, ты выбрало каменного человека — сына Хамзата. Ошибешься! Споткнешься о камень». Но сердце говорило смятенной девушке: «Смотри, как он краснеет, когда взгляды встречаются! Это не зря! Он холоден на словах, но в груди у него — огонь! Если захочешь согреться, ни у кого не найдешь такого тепла».
И все-таки Шамсият сердилась. Девушка привыкла покорять своей красотой и теперь негодовала: «Почему так спокоен, сдержан Жамалудин?»
Не могла Шамсият понять, всерьез нравится он ей или просто холодность Жамалудина задела ее. Она всячески старалась привлечь внимание невозмутимого Жамалудина. Теперь уж решила во что бы то ни стало приворожить его.
Работа закончена, Шамсият отмыла ведро от раствора, поставила перед Жамалудином.
— Конец — делу венец. Я чуть не онемела.
— Очень устала?
— В нашем роду от работы не устают. Молчать устала! Оказывается, каменщики умеют беседовать только с камнями.
Жамалудина задели слова Шамсият.
— Я не слышал ни разу, чтобы от болтовни выросла крепость. И тебе советую — следи за руками собеседника, а не за языком. Один день тебе пришлось помогать каменщику, и тебе уже трудно! Верна пословица: «Кошка, вскормленная вдовой, не умеет ловить мышей».
От обиды Шамсият побелела.
— Ты сам выбрал меня в помощницы. Что, плохо я тебе помогала? И не успевала за тобою и ты бездельничал?
— Ведь ты меня упрекала, не я начал, — возразил Жамалудин.
— Как же тебя не упрекать: за целый день я не услышала от тебя ни слова. От скуки умереть можно.
— Что ж, Шамсият! Мои хурджины со словами развязываются с трудом. Уж таков я!
— Неужели тебе нечем поделиться с людьми?
— Многое накопилось у меня в душе. Целая гора. Боюсь, если гора взорвется, всех раздавит, кто на пути.
Шамсият внимательно всмотрелась в лицо Жамалудина — оно пылало.
«А может, и правда, если он разговорится — не остановишь. Наверное, так с молчунами бывает…»
Разговор прервался. Прибежали девушки — посмотреть пристройку у колонки. Они брызгались, толкались, смывая пыль и грязь. Вода текла желтоватая, но Жамалудин коротко объяснил, что труба к утру прочистится — польется прозрачная, чистая струя.
…В ауле день прихода воды праздновали весело. Закололи быка, развели костер с двухэтажный дом, огонь под котлом бушевал. Стряпней заправлял Хабиб — без него не обходились ни свадьба, ни поминки. Поворотливости его не мешала тяжелая ноша — огромный живот, над которым его друзья посмеивались, да и он сам подтрунивал. «Цибилкулский мясокомбинат», — величали его за глаза.
Трель зурны, дробь барабана вплелись в смех, песни, шутливую перебранку.
Давно так пошло: стоило людям только подумать об отдыхе, как Абид хватался за зурну, Саид — за барабан.
И сегодня зурна и барабан заговорили раньше времени.
Хабиб крикнул:
— Эй, бездельники! Не мешало бы подождать! Голодной отаре музыка без пользы! Куда вы смотрите, женщины! Ставьте посуду прямо на землю! Будем пировать на самой нарядной скатерти в мире — на скатерти из трав и цветов! Мясо готово.
— Может, сначала потанцуем? — возражали ему…
— После такого угощения не попляшешь!
— Пока ноги не подкашиваются, покружимся вволю!
Хабиб согласился. Потанцевали. Потом принялись за еду. Не умолкала музыка, гремели, отдаваясь в горах, песни. Казалось, устало даже само эхо. А девушки и парни все плясали. Абид не откладывал в сторону зурны, Саид не выпускал из рук барабана. Задорная музыка и азартные выкрики танцоров привлекли соседей — к Цибилкулу стекалась молодежь со всей округи. А уж гостям-то музыканты не могли отказать — старались изо всех сил.