— Да, дороги замело, — печально согласился Хаджимурад.
Жамалудин обещал сыну сегодня утром поехать в Горчок к родителям Шарифат…
— Если машин не будет, я пешком пойду, сынок. Ноги еще надежнее машины. Прошлый раз я собрался было, да заболел. Сегодня не будем откладывать. И родители ее, может быть, ждут, все-таки взрослая дочь в доме.
— Разреши и мне пойти с тобой, — робко предложил Хаджимурад.
— В горах это не принято, сын мой! Такие дела решают старшие!
Хаджимурад в душе пожалел, что навязывался отцу в спутники. Обычай он и сам знал хорошо. Он молча взял лопату, начал сбрасывать снег с крыши… Отец надел на ноги бурки.
В горах зимняя ночь плетется, как неделя, а день пролетает мгновенно. Смеркалось, когда Жамалудин подходил к аулу Горчок. Даже не заглянув к кунаку, он сразу направился в дом Алиасхаба. «Если ничего не выйдет из сватовства, пусть кунак и не знает, что мы пытались. Послушаем, что скажет отец Шарифат! Эх, пришлось все-таки обращаться за женой для сына в чужой аул».
Жамалудин давно решил: идти к Алиасхабу рано или поздно придется, но сейчас он чувствовал на сердце тяжесть и смятение. Беспокойство росло по мере того, как он подходил к дому Алиасхаба. У лестницы он перевел дух, как перед подъемом на высокую скалу. Вдруг Алиасхаб скажет, что не отдаст дочь в чужой аул? Вполне возможно! Разве сын мой недостоин ее? — взбунтовалась гордость. — Намекну, что наши дети уже уговорились между собой.
Жамалудин поставил ногу на ступеньку…
На веранде он сбросил шубу, отряхнул ее от снега, повесил на гвоздь, принялся выбивать снег из папахи.
В дверях показалась Шарифат.
— Вуй! — растерялась она. — С приездом, дядя Жамалудин! — Она накинула на голову упавший на плечи платок. Поспешно сняла с гвоздя овчинную шубу гостя. — Здесь на морозе не нужно ее оставлять! Потом холодная будет!
— Машины не ходят, дочь моя! Пришел к вам пешком. А отец дома?
— Дома! Дома! — девушка распахнула двери.
— Ассалам алейкум, гостя примете? — спросил Жамалудин.
Алиасхаб поднялся ему навстречу, снял очки, положил на стол, приветливо протянул руку.
Супайнат, склонившись над сковородкой, пекла чуду.
Алиасхаб посадил Жамалудина поближе к печке.
— Ва алейкум салам, пусть у того сломается хребет, кто не любит гостей!
— Да пусть не пройдет дня, чтобы гость не пожаловал к нам! С приездом! Устал в дороге? — спросила Супайнат, подойдя поближе к Жамалудину.
— Спасибо, не устал, хотя шел пешком. Как вы поживаете? Снег выпал глубокий. Хватит ли у вас корма скоту?
Жамалудин провел рукой по лицу, оно было влажным от таявшего снега. Рядом раздался знакомый звонкий голос сына. Жамалудин вздрогнул: «Иях! Все-таки он пришел!» — Испуганный, он повернулся к окну.
— Алиасхаб, настрой погромче радио, Хаджимурад поет!
Супайнат быстро подошла к висящему на стене репродуктору. Алиасхаб покрутил винтик. С глиняным кувшином в руках из соседней комнаты прибежала Шарифат. «Нашли время радио включать», — думал смущенный Жамалудин, по очереди рассматривая Алиасхаба, Супайнат, Шарифат. Они слушали песню, не скрывая восторга:
«Наверное, он про Шарифат поет. Она что-то грустная, а мой лоботряс почти всегда веселый. Хорошая песня, я до сих пор ее не слышал. Он при мне о любви не поет».
На губах Шарифат играла улыбка. Гордая головка на тонкой длинной шее склонилась к плечу. Во все глаза девушка смотрела в репродуктор, будто надеялась увидеть живого Хаджимурада.
— Словно со стола убрали лакомство, которого не попробовали, так получается, когда Хаджимурад поет только одну песню! — Супайнат подбежала к печке перевернуть подгоревшую с одной стороны чуду. — Сожгла я ее все-таки!
— Спел бы еще одну песню Хаджимурад, весь дом у тебя сгорел бы! — засмеялся Алиасхаб.
Шарифат, опомнившись, поставила на полку кувшин, который все время держала в руках. Вопросительно посмотрев на мать, девушка вышла.