Вдруг до Жамалудина донесся жалобный детский плач. Жамалудин прислушался, но ветер с новой силой ударил солдату в лицо.
«Померещилось мне! Откуда здесь быть ребенку в такую ночь?» — Жамалудин хотел было идти дальше. Истошный детский крик вновь остановил солдата.
«Иях!» — Жамалудин прислушался. Ветер замер. Сомнения не было: рядом плакал младенец. Жамалудин, проваливаясь в сугробы, бросился к пещере. Войдя под ее своды, зажег спичку и остолбенел. На камнях лежала молодая женщина, как ему показалось, без всяких признаков жизни. Рядом на охапке сухого сена, кое-как прикрытый тряпьем, копошился крошечный младенец. Он будто вступал в единоборство со свирепой ночью, бессознательно сжимая кулачки.
Жамалудин взял ребенка, расстегнул гимнастерку, приложил прямо к своей голой груди. Стеганкой укрыл женщину. Ребенок, согревшись, умолк. Женщина слабо застонала. Жамалудин быстро разжег костер.
Женщина открыла глаза и, увидев склонившегося над ней незнакомого мужчину, крикнула:
— Аллах, я покрыта позором! Мне — смерть!
— Не бойся меня, — сказал Жамалудин. — Я — солдат, иду с фронта в свой аул.
— Солдат! Дай аллах тебе здоровья и счастья! Сбрось меня со скалы вниз! Сбрось! Пусть меня не найдут! — быстро говорила женщина. — Еще прошу тебя, похорони все, что ты видишь в своем сердце! Я опозорила отца. Своих четырех братьев…
Жамалудин, не зная, как ее понять, стоял в нерешительности. Ребенок шевельнулся и прикоснулся к его груди теплым, влажным ртом.
«Нет, я не дам этой женщине умереть! Я должен спасти обоих. За эти годы я перевидал столько смертей! Довольно. Почему она и ее сын не должны жить?!»
Жамалудин вынул из мешка полотенце и теплый платок, купленный им в подарок матери на толкучке в Махачкале. Осторожно завернул младенца и вновь нагнулся над женщиной.
— Ты должна жить! Родить ребенка не позор, а счастье!
Женщина, шепча невнятные слова, потеряла сознание.
Постепенно ветер затих, зато буря бушевала в груди Жамалудина. Стоило женщине на миг очнуться, как она начинала просить:
— Сбрось меня со скалы. Сбрось… Если хочешь мне помочь…
Жамалудин, наконец, решился: положил заснувшего младенца на грудь матери, взял обоих в охапку. Прижал к себе тяжелую ношу, вышел в снежную морозную ночь. Идти было скользко. Со лба Жамалудина лил пот, будто он косил траву в знойный июльский полдень под палящими лучами солнца. Он останавливался передохнуть, так и не освобождая рук от тяжести. Жамалудин боялся простудить женщину, боялся, что погибнет ребенок. Если младенец замолкал, с ужасом думал: «Неужели умер?» Но стоило прозвучать жалобному детскому крику, повторял про себя: «Жив! Жив!»
Цибилкулцы спали крепким сном, когда усталый, измученный Жамалудин доплелся до аула. Еще издали он слышал привычный лай собак, крики ослов. Дойдя до первого дома, он на миг перевел дыхание, к сердцу прихлынула такая радость, что Жамалудину показалось: все эти годы он спал, видел кошмары и только сейчас проснулся.
И теперь, заново вернувшись к жизни, он с ужасом подумал:
«Иях! Что я делаю? Что скажу домашним? Как объясню, что у меня на руках женщина и ребенок?» Его мысли опять прервал жалобный плач. «Неужели во мне не найдется сил помочь несчастной женщине? Скажу всем, что она — моя жена, а мальчик — мой сын». Это решение успокоило Жамалудина. Идти в гору было нелегко, — тяжело дыша, как конь после скачек, он поднимался по родной улице. Радость и тревога смешались в его сердце. Сколько лет он ждал этого дня! И как странно все обернулось!
Светало. Он увидел заснеженную крышу дома и огромный сугроб у ворот. «Иях! Что, в нашем доме никого нет? Почему на крыше снег?.. Отец и братья не вернулись с войны… И, может быть, больна мать!» Жамалудин, с трудом двигая ногами, вошел во двор. На лестнице, запорошенной снегом, не было следов от подошв.
И вдруг он рассмотрел замок, висевший на дверях. Жамалудин ударил ногой в дверь. Петли вырвались, дверь распахнулась. В комнате было темно и тихо. Жамалудин положил женщину с младенцем на скамью, зажег спичку. У очага валялось старое, знакомое сито, на его дне, обшитом кожей, лежали два кизяка и несколько поленьев. Забыв о женщине и ребенке, Жамалудин побежал в другую комнату и, заглянув туда, позвал:
— Мама, мама!
Никто не ответил, крик как бы ударился о холодные, давно не знающие тепла стены. Несколько мгновений стоял посреди комнаты. Опомнился, услышав кряхтение младенца. Этот звук оживил пустой дом.