— Ты, ветер, думал, что я и эти облака — одно? Нет! Я человек! Человек — это звучит гордо! — крикнул он изо всех сил.
— Звучит гордо! Звучит гордо! — ветер подхватил и разнес эти слова по всей земле.
— Теперь ты служишь мне! — крикнул Хаджимурад. — Ты своей рукой станешь меня подталкивать вниз, поможешь быстрее дойти! Больше ты не станешь дуть мне в лицо!
И действительно, ветер покорно следовал за ним, помогая спускаться…
…Жамалудин не думал, что Хаджимурад так разволнуется, когда услышит, что Алиасхаб отказался выдать за него дочь.
Он ожидал, что Хаджимурад гордо скажет: «Если я им не хорош — пусть так! Есть другие девушки». Жамалудин поступил бы именно так. Он бы на выстрел не подошел к аулу, где его отвергли. А Хаджимурад отправился выяснять все сам! Забыл о морозе, ветре, буре, побежал, не дожидаясь утра. Жамалудину в голову не могло прийти, что Хаджимурад немедленно помчится в Горчок через гору.
Всегда спокойного, выдержанного Жамалудина охватило отчаяние.
«Вот ворвется он сейчас к родителям Шарифат… Я обязан держать ответ перед ними, все объяснить Супайнат и Алиасхабу. Я раньше Хаджимурада должен попасть в Горчок. Иначе конец всему!»
Жамалудин повернул на шоссе, уверенный, что в такую ночь не поймать ему машины. И вдруг совершенно неожиданно услышал протяжный сигнал. Жамалудин встал поперек дороги, взмахом руки задержал грузовик.
…Ворота во двор Алиасхаба были приоткрыты, и между створками вырос сугроб. Жамалудин с трудом протиснулся в щель, телом сминая снег. Он увидел одно освещенное окно, на стекле мороз оставил тысячи штрихов. «До сих пор Зулхижат оставалась чистой и честной, сегодня я не загрязню ее памяти, — раздумывал Жамалудин, поднимаясь по лестнице. — Клятву, данную ей, не нарушу. Ее женский намус — намус горянки, — останется незапятнанным».
На веранде Жамалудин осторожно прокрался к освещенному окну. Лед на стекле подтаял, и Жамалудин смог рассмотреть Шарифат, — уронив на руки голову, девушка дремала…
«Не ложилась еще спать. Сейчас явится Хаджимурад, всех перебудит! Надо предупредить!»
Он решительно перешел к неосвещенному окну и громко постучал. Алиасхаб как будто ждал этого стука, немедленно открыл.
— Жамалудин, я не смог сомкнуть глаз… Все думал о тебе. Куда ты ходил? Что с тобой случилось?
— Нам надо поговорить. Наедине! — грубо сказал Жамалудин.
Алиасхаб не стал расспрашивать ночного гостя.
— Заходи! — он провел Жамалудина через коридор в комнату. Включил свет, подвинул стул.
— Алиасхаб, понял ли ты, зачем я приходил к вам сегодня?.. — Голос Жамалудина дрогнул, — Задуманное мною исполниться не может. Если Хаджимурад придет, скажи ему, что не отдашь свою дочь ему в жены. А может быть, лучше, если она сама ему откажет. Ведь твоя дочь тебе послушна? — Он говорил все это, не поднимая головы.
— Моя дочь всегда меня слушалась, — растерялся Алиасхаб. — Но как тебя понять, Жамалудин? Наверно, и твой сын не пойдет против твоего желания.
— Да, он покорный сын. Но я не могу открыть ему одну тайну…
— Какое мое дело до твоих тайн, Жамалудин?
— Как раз, Алиасхаб, тебе должно быть до этой тайны дело… Она у нас общая. Мы связаны ею…
— Вах! — сказал Алиасхаб. — Мы не дети! Вытряхни передо мной содержимое своих хурджинов.
— Не думай, Алиасхаб, что в них хранится золотое зерно для посева. Там сгнившие корни. Если я развяжу хурджины, придется зажимать нос. Лучше не спрашивай меня, а делай так, как я прошу, Алиасхаб. Откажи моему сыну…
— Не знаю, Жамалудин, как тебя понять. Я думал, что все иначе. Я мечтал выдать дочь за того, кого она сама выберет… Хотел своей дочери счастья…
Жамалудин поднял на Алиасхаба глаза. В них была растерянность, но голос звучал твердо:
— А если я сам не желаю брать твою дочь к себе в дом?
Лицо Алиасхаба исказилось болью, но он сдержался:
— Тогда скажи это моей дочери сам. Зачем ты заставляешь меня обманывать?
— Так надо! Надо… Понимаешь?
— Нет, не понимаю…
Алиасхаб был бледен, Жамалудину стало жаль собеседника. «Отец ребенка — лучший человек», — вспомнил он слова матери Хаджимурада. «Рассказать ему все?» Но тут же ему привиделась свирепая февральская ночь, померещился крик беспомощного ребенка, стон умирающей женщины. Прозвучали слова: «Я вижу, ты человек с горским намусом! Сохрани мою тайну!» Громкий плач мальчика. Этот крик в ушах Жамалудина звучал, как разрыв гранаты: «Мне нет дела до ваших земных законов и обычаев. Я хочу жить!»