Жамалудин вынул из кармана фотографию и протянул Алиасхабу.
— Это ты? — спросил он с угрозой.
— Ты же видишь сам, — Алиасхаб встал. — Я не могу ничего понять. Откуда у тебя мой снимок?.. Почему так сурово звучат твои слова? Ты со мной говоришь, как с подсудимым. Словно показания снимаешь.
— Если намус не замаран, бояться нечего, — усмехнулся Жамалудин.
— Не касайся моего намуса! Люди меня хорошо знают. Я честный человек.
— Лиса спросила у белки: «Красива ли я?» Белка ответила: «Что я понимаю в красоте? Спроси у курицы!» Люди не все про тебя знают, Алиасхаб. Я знаю все. Виноват ты перед женщиной, которую в расцвете сил довел до могилы… Вспомни о Зулхижат…
— Зулхижат! — Алиасхаб схватился за ворот рубашки. — Ты пришел посыпать солью мою рану?
— Твоя рана давно зарубцевалась, но в моем сердце всегда кровоточит. Мой сын…
— Сын?!
— Не произноси его имени. У тебя нет прав на моего сына. Ради него я отказался от всех радостей жизни. Но не об этом сейчас разговор… Времени осталось немного, с минуты на минуту Хаджимурад ворвется сюда. Он ничего не знает… И знать не должен… Ты откажешь ему в руке своей дочери. — В голосе Жамалудина звучала угроза.
— Объясни мне наконец… Чего не знает, чего не должен он знать? Ты заговорил о Зулхижат… Она погибла, в метель замерзла. Так сказали люди, — Алиасхаб побледнел, прислонился к стене, чтобы не упасть.
— Она умерла с твоим именем на устах. Вот письмо, она хотела его послать тебе…
Алиасхаб выхватил из рук Жамалудина письмо, вскрыл конверт, прочел.
— Она ждала ребенка! Я ничего не знал столько лет! — Он закрыл лицо руками.
— Теперь-то ты понял, почему должен отказать моему сыну?
— При чем тут твой сын? — Алиасхаб взял Жамалудина за руку. — Ты так со мной не разговаривай. Я любил Зулхижат больше жизни.
Алиасхаб весь дрожал, как на морозе.
— Я расскажу тебе, но все должно остаться в тайне!
— Можешь положиться на меня, как на гору!
Выслушав Жамалудина, Алиасхаб застонал. Еле сдерживая рыдания, он говорил Жамалудину:
— В первом ее письме не было и намека, что она ждала ребенка…
И Жамалудин узнал о тяжелом ранении Алиасхаба, о том, что много недель он был между жизнью и смертью, а когда жизнь победила — его известили, что Зулхижат погибла.
— Если бы только я мог подумать, что у меня есть сын!
— Алиасхаб, м о е м у сыну, — Жамалудин повысил голос, — м о е м у сыну, — повторил он, — другого отца не нужно. У меня нет прав рассказать ему все, но я не могу умолчать о том, что у него есть сестра. Он много лет мечтал о сестре…
— И столько лет я не знал, что у меня есть сын! — бормотал ошеломленный Алиасхаб.
— Не говори этих слов: «У меня есть сын». Он мой, и только мой. Ради его счастья и спокойствия я пожертвовал всем. Это — первое. А во-вторых, я должен выполнить слово, данное мною матери Хаджимурада. Никто, кроме нас двоих, не должен знать этой тайны. Думаю, можно сказать Хаджимураду, что он молочный брат Шарифат. Супайнат могла его выкормить — это очень правдоподобно… Супайнат была с тобой на фронте Я вернулся после фронта с сыном… Тут все сходится. Жену я мог потерять на войне.
Алиасхаб все не мог прийти в себя…
На минуту в комнате воцарилась тишина.
— Что сегодня все взбесились! — крикнула Супайнат, вбегая. — Такой беспокойной ночи, как сегодня, я не запомню: Шарифат, дочь моя, что ты делаешь?
На веранде, озябший, занесенный снегом, стоял Хаджимурад. Юношу за шею обнимала Шарифат и выкрикивала, смеясь и плача:
— Хаджимурад! Ты брат мне! Я ведь знала, что ты самый близкий мне человек!
Супайнат схватилась за голову, Алиасхаб и Жамалудин удивленно переглянулись.
— Я слышала! Я все слышала! — говорила Шарифат как в бреду. Я задремала, потом меня разбудили голоса. Не надо ничего скрывать! Надо быть честным Хаджимурад, брат мой, сквозь холод и бурю ты пришел!
В этом году рано наступила весна. Горы сбросили белые шубы и накинули на плечи зеленые платки. Апрель огненным веником солнечных лучей сметал снег с вершины горы, выгонял туман и сырость из ущелий. Он до блеска отмыл от туч голубое лицо неба и шагал по полям, причесывая зеленую челку всходящей травы. Окончив работу, апрель в венке из цветов взобрался высоко в горы, и под радостную мелодию его кумуза запели, защебетали весенние птицы. Снова все в белой пене, деревья раскрывали сердца навстречу солнечным лучам. Они не помнили, что когда-то такой же весенний день обманул их ранним теплом, а ударивший ночью мороз погубил глаза цветов. Сегодня аромат празднично одетых деревьев притягивал к себе тружениц-пчел… Весна! Нежная и суровая пора. «Кто спит весной — плачет зимой», — думает пахарь, выведя на поле быка и надевая на его шею ярмо.