— По старому обычаю, ягненка полагается зарезать над новорожденным! — Жамал вытащил из-за голенища нож.
— Прошу тебя, не режь ягненка! — крикнула мама, зажмурив глаза. — Не всякий старинный обычай хорош!
— Ягнята для того и на свет появляются, чтоб их резать. Нет на свете мяса вкуснее. — Жамал поднял ягненка над люлькой моего брата.
Тут вмешался Омардада.
— Ты даришь ягненка сыну друга. Пусть останется живым. — Старик взял его из рук Жамала.
— Ну что же, пусть растет, — неожиданно согласился Жамал, пряча нож.
— Вот и хорошо! Спасибо за подарок. — Отец усадил гостя за стол.
Жамал выпил бузы за здоровье Магомед-Жавгара. Потом снова вынул нож.
— Пусть останется живым, но пометить его надо, — он зажал ягненка между ногами. — Какое у твоего скота тавро, Ахмед?
Отец рассмеялся.
— Какое там тавро, у меня нет ни одного барана!
— Слыхал слово хозяина? — крикнул Омардада. — Если уж хочешь непременно пометить — срежь уголком правое ушко. — И добавил, прищуривая глаз: — Можешь отрезанное ушко себе не брать — твое везение к Ахмеду все равно не перейдет. Он баранов не разводит.
— Недаром, Омардада, говорят, что глаз ближе уха. Предусмотрительным быть не мешает. — Жамал продел сквозь отрезанный кончик ушка нитку и, как талисман, повесил себе на шею.
— Зачем это? — тихо спросила мама у Халун.
— Таков обычай. Хозяин оставляет себе клочок шерсти или кончик уха, когда дарит овцу или ягненка. Считается, что это спасет от разорения.
— Прожила полжизни, а не знаю никаких обычаев и обрядов, — пожала плечами мама.
— Наполняй! Наполняй! — Жамал протянул тамаде кубок. — Жамал вынослив. Он умеет и много пить и хорошо работать! Выпьем на этот раз за дружбу! Нет на свете ничего драгоценнее честного друга! Выпьем!
Все поддержали тост Жамала. Поднял свой рог и Омардада, но, пока подносил к губам, многозначительно хмыкнул. Он заметил, что Газимагомед не допил своего бокала.
— Дорогой тамада! — крикнул Омардада через стол. — Если тебя выбрали, надо смотреть по сторонам. Тут предложен такой замечательный тост, а твой сосед не поддержал его до конца! Быть тамадой — не семечки грызть. Тамада должен, если надо, не только мышонка проглотить, — он поморщился, — но и целого льва. Это сложная наука. А если ты ее не изучил, нечего браться!
— Омардада сегодня сердитый, — сказала Халун, — все бросает камешки в огород тамады. Не всегда же, Омар, быть тебе тамадой. Ты последнее время слишком часто занимал это место. Ты похож на начальника, который засиделся на своем посту. И что-то слишком много говоришь о мышах…
— Мышь, Халун, вредитель полей, а я землепашец, — нашелся Омардада.
Мать не раз напоминала мне, что пора ложиться, но я ее не слушала. Было так интересно… Гости вышли из-за стола, пели, плясали, с веселыми выкриками хлопали в ладоши.
Пошли танцевать и мои родители. Мама быстро перебирала ногами, но было видно, что плясать ей приходилось нечасто: она как-то неловко выбрасывала руки то в одну, то в другую сторону. Отец двигался легко и красиво, то приподнимался на цыпочки, то опускался перед мамой на колени.
— Ой, хватит, хватит! — отбивалась она.
Жамал хлопал громче всех и вдруг прошелся с такой лихостью, закружился так легко, что всех удивил своим мастерством.
— Парихан! Я знаю — ты не подведешь! — крикнул отец, уступая Жамалу место.
Мама танцевала с Жамалом.
Утром я проснулась поздно, солнце светило мне в лицо. Нажабат еще спала. Босиком я побежала в комнату матери и отца. Он, улыбаясь, стоял перед кроватью. Рядом с мамой лежал голенький Магомед-Жавгар.
— Посмотри, Патимат, какие у него ручки, ножки, — говорил отец умиленно.
— А когда он сможет ходить? — спрашивала я, обнимая отца.
Время шло. Солнце поднялось высоко. Его лучи выпили слезы с нежных цветов яблони. Дерево, трепеща ветвями, как бы устремлялось навстречу по-летнему теплому дню.
По дороге двигались быки и кони, украшенные лентами и пестрыми шарфами.
Праздник первой борозды был в разгаре.
Мне захотелось найти маму, вспомнить с ней Омардаду, поплакать об отце, о Магомед-Жавгаре.
Но я не могла расстаться с цветущим деревцем у знакомой делянки. Казалось мне, что ветер, срывающий с яблони лепестки, листал страницы книги о моей семье, о родном ауле.
Воспоминания вели меня по извилистым, переплетающимся тропинкам… И счастливое лицо отца, которое так недавно видела я пред собою, как пеплом, покрылось печалью, Наступили трудные для всех нас дни…