Одна Сидрат не удивлялась: она знала суровый характер отца, его упрямство, его нечеловеческую выдержку. Таким он был с детства. Бабушка Сайгибат любила рассказывать о нем. Особенно запомнился Сидрат такой случай. Когда Омару было лет пять, на него напала стая гусей. Разъяренные птицы так его долбили клювами, что на нем живого места не осталось.
Какой-то прохожий разогнал гусей и, подняв малыша на руки, спросил: «Что же ты не кричал, когда на тебя напали гуси?» На что пятилетний Омар ответил: «Отец говорит, что мужчины никогда не плачут».
Придя в себя, Омар подозвал дочь.
— Сидрат, дочь моя, не думал я, что так суждено нам будет встретиться.
Его глаза из глубоких впадин обжигали чернотой. Они смотрели на дочь не отрываясь. И Сидрат не знала, о чем он думает. А между тем мысли не давали ему покоя.
Оказавшись на фронте, Омар все чаще вспоминал о дочери. Даже не вспоминал, а думал о ней постоянно. Чем дальше от родных мест, тем больнее. Война медленно, неуклонно переворачивала его представления о жизни. Так внезапный обвал в горах сдвигает с места замшелый камень, который пролежал здесь сотни лет и думал, наверное, что на земле не существует других мест.
Омар видел, как гибли люди. Только что был человек — смеялся, клянчил у соседа махорочки, грел бок у костра, — и вот он лежит на земле. И нет такого слова, от которого бы он поднялся.
Видел Омар и девушек на фронте. Как ползли они по полю, подбирая раненых, а земля вокруг дымилась от снарядов. Сначала Омар смотрел на них с брезгливой жалостью: «Эх, дуры, и что вас заставило… Сидели бы дома, так нет же…» Иногда в голове мелькала тревожная мысль: «А вдруг и Сидрат где-нибудь вот так же…» Но он сейчас же прогонял ее.
Когда он впервые после операции открыл глаза и увидел рядом Сидрат, он решил: «Дочка пришла навестить меня». О том, как могла оказаться Сидрат здесь, в гуще войны, как могла узнать, что он ранен и лежит именно в этом госпитале, об этом Омар, едва придя в себя, подумать еще не успел. Но постепенно он стал понимать, что Сидрат вовсе не пришла навестить его, что она работает здесь. Это открытие ошеломило его: «Как, среди стольких мужчин?» Все нежное, что копилось в нем месяцами, растаяло, как дым. Злобой наполнилось сердце. Бессильной яростью. Он лежал на постели, стиснув зубы, не в силах смотреть, как его дочь делает мужчинам перевязки, поднимает их, подложив руку под спину, кормит с ложечки, как детей, и… задрав рубашку, сама делает уколы. Даже не стесняется.
И Омар угрюмо отворачивался к стене, чтобы не видеть этого срама.
Но больные не осуждали Сидрат, не бросали ей в спину грязных шуточек. Наоборот, благодарили и ласково звали «сестренка». Столько тепла было в их глазах, когда они, прощаясь, снова уходили на фронт. С каким уважением жали ей руку. И никто не позволил себе ничего лишнего. «Нет, определенно мир сошел с ума», — думал Омар, отказываясь что-либо понимать.
И перед глазами его вставало другое лицо: сероглазое, с русой прядкой на лбу. Русская девушка, щупленькая, как подросток, подобрала его, когда он, истекая кровью и теряя сознание, решил, что уже все — конец. Подобрала и тащила на себе до медсанбата. «А ведь ей, наверное, было очень тяжело тащить меня», — только сейчас подумал Омар. И еще подумал: «А ведь они с Сидрат ровесницы».
Вспомнился ему и другой случай: как фронтовой товарищ, вынув из партбилета фотографию дочери, сказал с гордостью: «Тоже на фронте. Сестричкой. Сто двадцать раненых на счету. А в детстве трусиха была…»
«Чему он радуется, — с тоской подумал тогда Омар. — Чем гордится? Одна среди мужчин. Срам-то какой!» А товарищ, ничего не подозревая, спросил: «А у тебя есть дочь?» — «Нет», — отрезал Омар и молча закрутил калиям[47]. Впервые в жизни ему пришлось соврать, и ложь мучила его. А может быть, это и не было ложью. Разве у него есть дочь? Разве не умерла она для него в ту ночь, когда сбежала из дому? Сколько позора он принял из-за нее.
Но, странно, как ни раззадоривал себя Омар, прежнего гнева уже не было в его сердце. Обида, которую, казалось, не смоет даже море, сникла, затерялась в гуще людского горя. И на смену ей пришел страх за Сидрат. Желание увидеть ее живой мучило Омара.
И вот она перед ним, возмужавшая, строгая.
Что-то потеплело в нем. Ему захотелось подозвать дочь, поговорить с ней ласково.
— Сидрат, дочка…
— Что, отец?
Она вошла сразу же, как будто стояла за дверью и ждала, когда он ее позовет. Села, положила свою руку на его, большую и жесткую. «Как она стала походить на мать». И он подумал о Зулхишат, своей первой жене, матери Сидрат. Может быть, впервые за все эти годы он думал о ней: он вспомнил, как два месяца не разговаривал с женой за то, что она родила дочку. И даже не подходил к ее колыбели, пока девочка не подросла и сама не заговорила с ним. Что-то происходило в нем. Что-то такое, от чего вся жизнь переворачивается наизнанку, как пласт земли, вывороченный трактором.