V
В тот год, когда появился на свет Магомед-Жавгар, наша семья была счастлива, как никогда. «Беда не предупреждает о своем приходе», — говорят старики.
Третий день над аулом, над домами властвовал туман, как серый, голодный волк. Он проглотил дали, горы, поля. Тучи спрятали за пазуху солнце и не проливались дождем, не рассыпались снегом.
Люди ныряли в туман, как в ночь, он окутывал тело, словно мягкая, но плотная шерсть.
Порой с воем налетал ветер. Но он только сгущал пелену, повисшую, казалось, над всем миром. В такой день путнику, пробирающемуся по горной тропинке, легко оказаться в пропасти.
— Оденься потеплее, Ахмед. Так холодно и сыро, — просила мама, подавая отцу бурку.
— И так обойдется, — отозвался отец.
Дверь за ним захлопнулась.
— Что делают людские языки! Он и курицы с насеста не сгонит, а они не устают бросать камни в его сердце, — говорила мама, вешая бурку на гвоздь.
Последние дни дома было тягостно. Мама ходила бледная, лицо отца выражало тоску и печаль. Чаще всего родители молчали, мы, дети, тоже разговаривали мало.
— Приходили за нами на собрание! — тихо сказала мама, когда вернулся отец.
— Знаю, сегодня чистка партии и мне приготовили, кажется, новый капкан.
— Какой капкан? — возмутилась мама. — Я не могу больше! Ты молчишь, это меня убивает.
— Что с тобой, дорогая, успокойся. В конце-то концов река находит свое русло. Все обойдется.
— Ты думаешь, я ничего не понимаю! Твои глаза мне обо всем говорят, Ахмед.
— Что ж, значит, это моя слабость. Я не хочу тебя вмешивать. Оказалось, не такое уж у меня твердое сердце…
Мать погладила отца по волосам.
— Ты сам привык делать людям только хорошее. Ахмед… И не понимаешь злых людей.
— Пусть так, но ты держись, Парихан. Когда ты спокойна, мне легче.
— Тебе самому это не надоело? — вдруг вскрикнула мама. — Ведь все из-за меня. Я знаю. Эти люди не дадут нам жить спокойно. Скажи им, что ты по ошибке женился на девушке из богатой семьи, а теперь осознал ошибку и разводишься.
— Парихан! — повысил голос отец. — Грязный пес и снег может запятнать! Какое нам дело до подлых людей?
— Ахмед, Парихан, на собрание! — донеслось со двора.
Отец уговаривал маму остаться.
— Тебе нечего там делать, я пойду один!
Мама ни за что не соглашалась.
— Патимат, присмотри за братиком! Ты старшая, — повторила она несколько раз, прежде чем уйти.
Мы играли с Магомед-Жавгаром, веселились. Вдруг у него началась рвота, он побледнел. Я схватила его на руки.
— Беги, Нажабат, позови тетю Халун! — крикнула я испуганной сестренке.
В комнату вихрем ворвалась Халун.
— Вы, наверное, просто обкормили его. Перестаньте реветь! Сейчас все будет хорошо, — говорила она, беря у меня из рук брата. — Мой соколенок, что же с тобой?
— Мы его ничем не кормили, тетя Халун. Он сидел на кроватке, играл…
— Его сглазили! — заявила она. — Найдется у вас в доме кусок свинца?
— Есть дробь от папиного ружья, — сказала Нажабат.
— Сбегай, Нажабат, принеси два кизяка! А ты, Патимат, приготовь пригоршню муки, яйцо, — распоряжалась Халун. Взяв ножницы, она отрезала себе кончик косы. — Надо собрать нитки с одежды всех, кто здесь побывал, смотрел на мальчика. Волосы тоже годятся.
Халун быстро выдернула пушинку из маминого платка, ниточку из шва папиной гимнастерки.
Пока я разжигала огонь в очаге, она, положив молчавшего Магомед-Жавгара в кроватку, сбегала к Хуризадай, будто бы за нюхательным табаком. Притащила подобранный на ее лестнице старый чувяк…
Магомед-Жавгар не плакал, он лежал спокойно, личико его горело.
Халун взяла яйцо, что-то нарисовала на нем углем, подержала над Магомед-Жавгаром.
— Глаза, на него смотревшие, слова, про него сказанные, пусть вберет будущий цыпленок, — повторила она несколько раз и бросила яйцо в очаг.
В огне как будто что-то выстрелило, яичная шелуха разлетелась по комнате. Магомед-Жавгар вздрогнул и закричал.
— Вот! Я сказала, его, бедного, сглазили. Найди мне железный лист! — распоряжалась в азарте Халун. На куске железа она собрала волосы, нитки, старый чувяк. Все это зажгла, взяла в руки Магомед-Жавгара и подержала его над костериком, «чтобы болезни и страдания улетели вместе с дымом безвозвратно».