— Там Джамиля. Я ее тушу, — проговорила Асият.
— Быстро сними бурку! — вскрикнула Сидрат.
— Ой, потушить не могу, — заплакала Асият.
Сидрат скинула бурку:
— Глупая, надо набросить, а потом сразу снять.
На Джамиле тлело платье.
— Вай, спасибо аллаху, что тебя послал. Скажи, она еще живая? — приставала соседка. Джамиля лежала без движения.
— Жива, жива. Без сознания пока…
— Бедняжка. Разве при матери случилось бы такое, — продолжала причитать соседка. — Сироты, кому они нужны? — она вздохнула, осматривая грязную веранду, где местами отвалилась штукатурка.
— Гусейн старается им заменить и отца и мать, — вмешалась другая старуха. — Да что мужчина может? — Асият-то какая там помощница. Сама ведь еще ребенок, молоко на губах не просохло. Ей бы с подружками играть… — опять вздохнула одна из соседок.
Перепуганная Асият рассказывала:
— Тетя Сидрат, я стирала, вдруг слышу крик. Прибежала, смотрю Джамиля горит. Хорошо, я воды много натаскала: ведь стирала. Схватила ведро и вылила на Джамилю.
— А ведь не надо было воды, — мягко упрекнула Сидрат, смазывая раны рыбьим жиром.
— Неужели не надо? — удивилась Асият. — А я слыхала… Тетя Сидрат, а она не умрет?
— Ничего с ней не случится. Мы ее вылечим. Только надо будет положить в больницу, — говорила Сидрат бодро, но сама не была уверена в своих словах.
— Что теперь отец скажет? Лучше бы я умерла вместе с мамой, — снова разрыдалась Асият, глядя на Джамилю: она все еще лежала без сознания.
Сидрат слышала все это как во сне. Она понимала, что жизни девочки угрожает опасность: раны у нее были большими и глубокими.
У ворот загудела «скорая помощь». Сидрат с Джамилей на руках села в машину.
Вечером в больницу пришел Гусейн. Он только что вернулся с пастбища и сразу прибежал сюда. Вид у него был подавленный.
— Сидрат, ради аллаха, ничего не скрывай от меня, — просил он, вызвав ее в коридор.
Сидрат помолчала, размышляя.
— Она в тяжелом состоянии. Но раны на животе не очень глубокие. Будем надеяться…
Гусейн сказал:
— Я многое испытал. И на войне и… Да что говорить, ты сама знаешь, — он махнул рукой, — а вот сегодня, когда она не встретила меня во дворе, не бросилась мне на шею… — Гусейн замолчал, отвернулся. — А еще утром, когда я уезжал в горы, она сказала: «Привези мне ягненка…»
— Кого? — спросила Сидрат, думая о своем.
— Ягненка, говорю, просила…
Гусейн закрыл глаза рукой и, тихо ступая, пошел к выходу. Сидрат хотела побежать за ним, утешить, но не смогла…
…Джамиля поправлялась. Осталось еще одно: пересадка кожи. Сидрат сказала об этом медсестре, а наутро, придя в больницу, удивилась: откуда столько народу? В больничном дворе и в коридоре стояли девушки. Они пришли сюда, чтобы отдать Джамиле кусочки своей кожи.
Много тяжелых операций пришлось сделать Сидрат, потяжелее этой. Но, казалось, никогда ей не было так трудно, как сейчас: уж очень она жалела девочку. Унылая, лежала Джамиля на кровати: каждое движение причиняло ей боль. А теперь новое мучение — пересадка кожи. Сидрат вспомнила военный госпиталь, обожженную летчицу. Тогда ее оперировал Константин Александрович. А Сидрат дала ей свою кожу. И теперь на ее правой руке, чуть ниже локтя, четырехугольный, как заплатка, след шрама.
Сидрат пыталась вспомнить, как делал операцию Константин Александрович. Закрыв глаза, она оживляла в памяти его движения… Когда все было готово и она вышла из операционной, чтобы еще раз осмотреть Джамилю, в коридоре к ней подошел Гусейн.
— Я тебя очень прошу, Сидрат, — сказал он, лицо у него было потухшим, — если нет надежды, не мучай ее. Пожалуйста. Зачем ей зря страдать?
— Успокойся. От твоих мучений никому пользы нет, — рассердилась Сидрат.
— А все-таки. Вдруг зря, — не отступал Гусейн.
— У девочки и лицо чистое. Только на теле останутся шрамы, — и не обращая внимания на последние слова Гусейна, она быстро пошла по коридору.
На кровати, опершись на подушки, сидела забинтованная Джамиля и играла с куклами.
— Штарших надо шлушать. С огнем нельзя шутить, — строго внушала она кукле. Тряпочная кукла смотрела на нее выпученными нарисованными глазами.
— Здравствуй, доченька, — весело сказал Гусейн, входя в палату. — Смотри, какие бусы тебе папа купил.
— Ой, бусы, — воскликнула Джамиля, протягивая руки. — А где я их повешу? У меня ведь шея больная, — и добавила, подумав: — Я их кукле надену.
— Ты скучала по папе, моя маленькая? — спросил отец, отодвигая простыню и садясь на кровать. — А почему чуду не ела?