И тогда я услышал в доме какие-то шорохи и сообразил, что к нам забрался вор. Конечно, немножко обидно мне стало, что не по доброй воле пришла она ко мне, но все-таки радость верх взяла. «Эй, вор, — закричал я. — Ты вернул мне жену — бери в моем доме, что хочешь!» Вор, вы сами понимаете, не заставил себя ждать: схватил узел, приготовленный Халимат, — только его и видели. С тех пор Халимат со мной больше не ссорилась. Поняла, глупая, что ссора ей дорого обошлась».
Когда на белой тряпице, расстеленной на траве, не осталось ничего, кроме пустых мисок, одна из женщин, обращаясь к молоденькой девушке, попросила:
— Спой что-нибудь.
Та раскраснелась, опустила голову.
— Целый день покоя не было от твоих песен, а теперь молчишь. Спой для доктора.
Девушка вскинула подбородок: напряглась ее тонкая шея. Она посмотрела в небо, будто ища там жаворонка. Песня широко разлилась над полем. Сидрат слушала тихо, вспоминая свое. Потом поднялась с колен, стряхнула прилипшие травинки, простилась с женщинами и пошла к себе. А песня все звенела, как тот жаворонок, все летела вдогонку, провожая до самого аула.
На углу она увидела маленькую фигурку. Это была Джамиля. Она прыгала на одной ноге, а увидев Сидрат, бросилась к ней:
— Тетя Шидлат, тетя Шидлат. Завтра Ашият едет в город на доктора учиться. Она будет, как ты. Мы с папой остались дома, — скороговоркой говорила она. — Я тоже скоро в школу пойду. А вон папа идет. — Она протянула палец в ту сторону, откуда шел Гусейн.
Он шел быстро, размахивая одной рукой: пустой рукав был аккуратно заправлен в карман пиджака. Он подошел и ловко, одной рукой подхватил девочку.
— Ты опять на своем наблюдательном пункте? — обратился он к дочери, а потом к Сидрат; — Все к тебе бежит… Ты стала раньше возвращаться. Что, больных мало?..
— Ты, Гусейн, не менее наблюдателен, чем Джамиля, — покраснела Сидрат.
— Зато ты совсем не наблюдательная, — заметил Гусейн.
— Сейчас мне легче стало. У меня есть помощница.
— Асият так благодарна тебе, Сидрат, что ты помогла ей поехать учиться.
— Я тут ни при чем, Гусейн. Не я за нее экзамены сдавала.
— Да, взрослые дети улетают из гнезда.
— Как улетают? — вмешалась в разговор Джамиля. — На крылышках? — она весело помахала руками, изображая крылья. — А я тоже улечу?
— Обязательно. Мы тебя на Луну отправим, — засмеялась Сидрат, трогая ее тонкие мягкие волосы.
— Ну, что мы тут стоим? Пошли к нам. Асият такой обед сготовила на прощанье… пальчики оближешь.
— Разве у меня два желудка? Я только что с поля. Косари так накормили, три дня обедать не смогу.
— На косьбе сейчас, как на свадьбе. Весело, — сказал Гусейн и почему-то вздохнул.
Сидрат не успела подумать, почему он вздыхает, не успела ответить, как возле них затормозила машина. Шофер резко открыл дверцу.
— Около Хариколо заводская машина свалилась в пропасть. Один умер. Семеро раненых, — выпалил шофер на одном дыхании.
— Еду! — только и крикнула Сидрат. И вот уже машина, оставляя за собой клубы пыли, исчезла.
…Много трудных дней выпало на долю Сидрат. Но сейчас и она растерялась. Больница была переполнена стонами. В лицо ей ударил запах крови, как только она переступила порог. Молоденький врач, недавно из института, потеряв всю профессиональную степенность, растерянно бегала по коридору.
Сидрат остановилась, приложив ладонь ко лбу, размышляя. Она не знала, с кого начать. Четверо были почти безнадежны. В крови и пыли была их одежда.
— Я не знаю, как до него дотронуться, — жаловалась девушка, подводя Сидрат к одному из них. — Он весь в травмах. — Она говорила шепотом, чтобы больные не услышали ее и не осудили за беспомощность.
И действительно, лицо у него было в ссадинах и синяках. Когда Сидрат, просунув руку ему за спину, попыталась приподнять его, чтобы стянуть окровавленную, изодранную одежду, он застонал и, как куль, повалился на кровать.
— Боюсь, что у него сломан позвоночник, — сказала Сидрат. — Немедленно на рентген. — Она провела рукой по его лбу, освобождая его от слипшихся волос. Что-то знакомое, полузабытое почудилось ей в этих волосах, и в лепке лба, и в сомкнутых веках, что задрожали под ее ладонью. И вдруг, как молния, пронзила догадка: Загид! Неужели он? Сидрат взяла себя в руки; времени для воспоминаний не было. Она завязала маску, до глаз закрыв лицо. Надела белую шапочку, спрятав под ней волосы и брови. Теперь на ее лице жили только глаза. Между двумя белыми полосками — два угольно-черных, блестящих, сосредоточенных глаза.