Ушла ее скованность: она смеялась, закинув голову, с языка так и срывались забытые лукавые слова. Ей хотелось веселиться: танцевать, громко петь песни, ходить с ним в кино и, опаздывая, в темноте, пригнувшись, пробираться на свое место, чувствуя его теплую руку.
Но Загид редко приглашал ее куда-нибудь.
Однажды, услышав о том, что у него в институте готовится вечер, она сказала лукаво:
— А я сижу и жду, когда Загид догадается пригласить меня на вечер.
— На какой вечер? — спросил Загид. — Я даже не слышал…
Ей показалось, что он растерялся.
— Тебе лучше знать. Ведь ваш вечер. У нас девочки получили пригласительные билеты. Наверное, фальшивые. А может, над ними подшутили, — не унималась Сидрат.
— Я не любитель всяких там концертов и вечеров, — ответил Загид сухо, но, увидев, как огорчилась Сидрат, добавил мягче: — Ты же знаешь, я хочу быть только с тобой… только ты и я, и больше никого.
В этот вечер они снова долго бродили по городу. Прошли к морю. Оно было спокойным и черным. Только широкие лучи прожектора время от времени возникали из пустоты и пересекались над ним. Молодая женщина смотрела на широкую, распластанную тень Загида и думала: «Он не хочет появляться со мной в людном месте. А вдруг он стыдится меня? Нет, не может быть. Просто он хочет побыть со мной вдвоем».
Это был хороший вечер. По все-таки какая-то горечь была в нем.
Как-то они проходили мимо кинотеатра «Комсомолец». Около касс толпился народ. Гирлянда ярких лампочек обрамляла афишу. Шла «Фатима».
— Посмотрим? — предложила Сидрат.
— Зачем это нужно два часа в духоте сидеть, — раздраженно ответил Загид.
— Если всегда только на тебя смотреть, то и мне, наверное, надоест, — пошутила Сидрат. А самой стало грустно: тут что-то неладно. Почему-то именно в эту минуту перед ней встало лицо Рашида. И растаяло в темноте. Она покосилась на Загида. Впервые он показался ей каким-то жалким.
— Голова разболелась, — сказала она и повернула к дому.
В общежитии было шумно и весело. Ярко горел свет. По коридору бегали девушки. Стучали двери.
— Пойдем с нами в кино, — предложили они, увидев Сидрат грустной.
— Разве она пойдет с нами. Она своего усача боится, — крикнула одна из них.
И Сидрат решила пойти в кино. Впечатлительная, она долго не могла прийти в себя после фильма. Все видела перед глазами осетинку с безумным взглядом огромных глаз, с распущенными волосами. От ее крика содрогнулся зал: «Сын мой! Отдайте моего сына!» Эта картина вызвала в памяти другую, ту, которую она видела не на экране, а на улице Киева во время войны. Молодая украинка в изодранной одежде шла по улице, задевая прохожих. В руках у нее был мертвый ребенок. «Посмотрите, как мой сын поправился», — говорила она, заглядывая в глаза встречным. Потом она села тут же на дороге и стала рвать на себе волосы. «Надо отнять у нее ребенка», — сурово сказал командир отряда и отвернулся. Один из солдат приблизился к ней, но она показала ему язык и, вскочив с невероятным проворством, отбежала в сторону: «Не отдам сына! Не отдам сына!» Вот что напомнила ей «Фатима». Сидрат шла подавленная, уже жалея, что пошла на эту картину: лучше бы погуляла с Загидом. И он, наверное, скучает один. Она с благодарностью вспомнила, как хорошо им было вместе.
— Ты думаешь, это все правда? Да это режиссер нарочно придумал, чтобы страшнее было, — уверяли ее подруги. Сидрат только покачала головой. Ей не хотелось сейчас делиться с подругами тем, что она видела в войну.
Грубый хохот раздался над ее ухом. Она сердито повернула голову, рядом в группе парней шагал Загид.
— Ну как тебе осетинская красотка? — спросил его один из них.
— Я покрасивее видал, — захохотал Загид.
— Еще бы, ты ведь ни одной картины не пропускаешь.
— Девушки и кино — это моя слабость.
Сидрат не верила своим ушам.
— Успокойся, — тормошили ее подруги. — Нельзя же так переживать фильм. Теперь нам понятно, почему ты в кино не ходишь.
— Девушки, вы идите. Я вас догоню, — тихо сказала Сидрат. И она пошла следом за шумной компанией, где был Загид. Ярость душила ее.
Вдруг Загид остановился.