— Дайте мне слово, — вдруг сказал Гусейн, до этого молчавший.
«Он, оказывается, тоже здесь. Как же я раньше его не видела?» — подумала Сидрат.
— Прошу, Гусейн. Только сначала давайте наполним бокалы, — сказал отец новорожденного, передавая ему рог.
Гусейн поднялся, заправил за ремень рубаху, потом взял рог и, глядя почему-то на Сидрат, сказал:
— Я хочу вам сказать, что я очень рад за моего друга. Долгожданный сын — это особенно большое счастье. Пусть сердце у него будет тверже скал и нежнее цветка. Пусть он станет опорой и гордостью семьи. Я прошу понять меня правильно. Теперь для горцев наступили иные времена: и сын или дочь — какая разница! Прошло то время, когда носили траур, если рождалась дочка. Теперь нет нужды отбивать набеги соседей, защищать свой род. А наши девушки не хуже мужчин (он посмотрел на Сидрат), да, не хуже мужчин умеют постоять за свою родину и свою честь.
— Именем аллаха клянусь, ты прав! — крикнула Халимат, появляясь в дверях с полным херчем плова.
— Что же ты хочешь сказать? Что ты не хуже меня? — повернулся к ней Садык. — Все-таки слово «мужчина» состоит из двух слов: «муж» и «чин», — и Садык подмигнул мужчинам.
Но женщины не собирались сдаваться.
— Вот и Сидрат воевала с вами вместе, — сказала Халимат, — а говорят, ее отец, Омар, дай аллах ему райский уголок на том свете, месяц не разговаривал с женой за то, что она родила ему не сына, а дочь.
— Зачем вспоминать о войне, когда сегодня так хорошо, — вмешалась Сидрат.
— Да, действительно, выпьем, — поддержал ее хозяин дома.
Один за другим поднялись бокалы. Снова желали здоровья сыну, и родителям, и родне. Но вот, заглушая все, зазвенела песня. Ударяя о бубен пальцами, вышла женщина с глазами, горящими, как угольки:
Может быть, это песня разбудила Шамиля. А может быть, пришел ею час проснуться, но только он раскричался что было мочи.
— Слышите, друзья, Шамиль буйствует. Протестует против песни. Сразу видно, что в нем бурлит кровь его тезки, — сказал кто-то.
— А что, Шамиль не любил песен? — удивилась Сидрат.
— Ты разве не знаешь? Он запретил петь не только женщинам, но даже мужчинам.
— Неужели?
— Он приказал бить палками того человека, который осмелится запеть. Сколько строчек в песне, пропетой им, столько и ударов, — пояснил белобородый старик, прадед новорожденного Шамиля.
— Так то были годы горя. Лучшие сыны Дагестана гибли за свободу и независимость своей страны, — вставил другой старик.
И Сидрат услышала одну из тех легенд, которыми так богата ее горная страна. Эти истории не умирают. Деды рассказывают их сыновьям, сыновья — внукам. Может быть, те почтенные старцы, что собрались сегодня за этим столом, может быть, именно они — хранители старины. Хорошо, что они живут долго и много помнят.
— Как-то раз после неудачного боя, — негромко начал один из старцев, — Шамиль возвращался домой со своим мюридом. Было уже далеко за полночь, и, чтобы не тревожить сон матери, он хотел переночевать в мечети. Как вдруг, проезжая мимо своего дома, услышал пение. Печальное пение. Шамиль задрожал от негодования: кто посмел ослушаться его? «Пиши, — приказал он мюриду, — сколько строк в песне». Так и стоял он в темноте, пока не смолкла песня. Потом вошел в дом и увидел женщин, одетых в траур. Среди них была его мать. Шамиль опустился на колени перед матерью и, склонив голову, простоял так минуту, а потом поднялся и, окинув всех грозным взглядом, спросил:
— Кто из вас пел?
Женщины молчали.
— Кто пел в моем доме? — еще раз повторил Шамиль.
И тогда мать Шамиля, выйдя вперед и вытирая слезы кончиками черного платка, сказала: «Я».
— Разве ты не знала, мать моя, что я запретил петь? — спросил ее Шамиль.
— Знала, о бесстрашный сын мой, — отвечала мать. — Но если бы не песня, ты бы хоронил меня сейчас. Песня помогла мне выжить. Твоя сестра, моя дочь, со своими детьми прыгнула со скалы в кипящую реку, чтобы не достаться врагу. Сына твоего враг взял в залог. На твоем теле двенадцать ран, забитых тряпками.
— Сколько строк в песне? — спросил Шамиль, повернувшись к мюриду.
— Пятьдесят, — ответил мюрид и опустил глаза.
Шамиль отнял у него бумагу и подсчитал сам.