Когда Омардада спрашивал: «Халун, это приготовила, то достала?» — она вскрикивала: «Ой, аллах, я все забыла. Как бы мне с ума не сойти!»
Старик успокаивал растерявшуюся женщину.
— Будь стойкой, Халун! Не одни твои сыновья уходят. Это общий удел. Долг мужчины — защищать свою страну. Смотри, наш аул не больше мужской ладони, а посылает в армию двадцать человек… Что же происходит в других селениях, деревнях, городах?!
Когда Сайгид получил повестку, Омардада потребовал, чтобы сын в тот же вечер привел в дом избранницу. Старик говорил, что иначе он лишится покоя. Омардада готов был даже поступиться клятвой и снова пойти к родителям Пари.
Сайгид наотрез отказался.
— Вернусь, тогда и сыграем свадьбу!
Пари не раз прибегала к нам. «Что они говорили обо мне?» — спрашивала она тревожно. Я ничего не могла ответить.
Вечером в наш дом неожиданно пришел Сайгид.
— Сбегай к Пари, Патимат, скажи, что я просил ее прийти сюда! — сказал он, не смущаясь, что моя мама слышит его слова.
…Пари стояла на веранде и казалась безучастной ко всему вокруг. Увидев меня, она сбежала вниз по ступенькам.
— Где письмо?
— Пари! — сказала я торжественно, будто открывала великую тайну. — Тебя Сайгид приглашает в наш дом.
В глазах Пари — глазах испуганной лани — печаль не сразу сменилась радостью. Несколько мгновений она молча смотрела на меня.
— Сейчас! — крикнула она, на что-то решившись. — Подожди меня, Патимат!
Она скрылась в доме, по тотчас появилась ее встревоженная мать.
— Зачем ты пришла, Патимат? — она взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. Я упрямо молчала. На ходу вдевая в уши золотые серьги, на веранде вновь появилась Пари. Она успела сменить пестрый шерстяной платок на тонкий кружевной шарф.
— Куда ты собралась, дочка? — тревожно спросила мать.
— Я скоро вернусь, мама, — в голосе девушки звучала решимость.
— Нет! Ты никуда не пойдешь! Кто тебя хочет видеть, пусть приходит сюда…
— Мама, ты ведь сама знаешь, он завтра утром уходит на фронт! — Пари схватила меня за руку, и мы выбежали на улицу. — А тетя Парихан дома? — спросила она уже у наших ворот.
Я молчала, а Пари, не выпуская моей руки, поднималась по ступенькам и вдруг остановилась на веранде, не смея войти в дом. Дверь распахнулась сама.
— Входи! — Сайгид стоял на пороге. — Я позвал тебя не для того, чтобы ты ждала здесь.
Мамы в комнате не было, и от этого я еще больше смутилась.
— Садись, Пари! — пригласил Сайгид.
— Патимат! Иди сюда! — услышала я со двора голос матери.
Пари все еще держала меня за руку. Я топталась на месте, не зная, как поступить. Сайгид улыбнулся.
— Ты, Пари, не бойся… Я хочу сказать тебе кое-что…
— Патимат! Ну что за неслух! Тебе говорю. Возьми с полки зеленую кастрюлю и иди скорей! — звала меня мама.
Наконец Пари отпустила мою руку. Я вихрем вылетела во двор.
— Ты ведь не ребенок! Пора соображать! Что ты там присохла? Люди должны поговорить вдвоем! — ворчала мама, пока мы шли с ней к дому Омардады. Она несла какую-то еду для Сайгида и Мажида.
— В дороге все пригодится, — сказал Омардада. — Отец мой, да простит аллах его грехи, говорил: «Уходишь на сутки, а еды бери с собою на три дня».
Женщины набивали хурджины братьев. Омардада снял со стены старую шашку. Он то вынимал ее из ножен, то снова вкладывал, то вешал ее, то опять брал в руки.
— Возишься с шашкой, как андиец с буркой, — заметила Халун. — Воображаешь, что одним взмахом разгонишь врагов?
— Ну и что же! Немало покрушила она недругов, Халун. Может, и снова придет ее черед! Читай, что написано на ней рукой самого командира. — Омардада протянул жене шашку.
— Знаю! Сто раз слышала: «Бесстрашному горцу, смелому льву Омару от однополчан!»
— А если знаешь, зачем подсмеиваешься?
Омардада взмахнул шашкой: «Хварт, хварт!»
Утром на площадке под скалами собрались все жители аула. Уезжающие в армию молодые джигиты старались казаться веселыми, успокаивали близких. Но не просыхали слезы на глазах жен, матерей, сестер. Омардада, одетый, как в праздник, говорил больше и громче обычного. То перебрасывался шутками с джигитами, то подбадривал женщин.
— Лев и мужчина должны все испытать! — Омардада подошел к Сайгиду и протянул ему шашку. — Горцы говорят: «Для умелого владения шашкой голова важнее, чем рука». Лучше нет для нее места, чем ножны, — всякий знает. Но приходит час, вынимают шашку из ножен — и не на подушку враг кладет голову.