Халун положила руку на плечо Пари и заголосила:
Мне казалось, что я вижу страшный сон, который ничто не может прервать. Не могла я поверить, что нет на свете Сайгида — веселого, доброго, сильного джигита. Все внутри у меня умерло, замерзло, окаменело.
Несколько последующих дней проплыли, как в тумане.
Еще три семьи получили похоронные. Для жителей маленького, зажатого горами в кулак аула это было большим, общим горем. О погибших скорбели все живые.
На третий день утром я шла к роднику за водой — оглянувшись, увидела сзади Омардаду. Вдруг он свернул в сторону. Я решила, что он хочет избежать встречи с идущей мне наперерез Хуризадай.
— Патимат, только не пугайся, — сказала Хуризадай. — Хочу тебя предупредить. Мама твоя сейчас в больнице. Она поскользнулась, ушибла ногу.
— Мама! — крикнула я и, бросив прямо на камни кувшин, побежала что было сил в больницу. Санитарка пропустила меня в палату. У маминой койки уже сидел плачущий Омардада. Мама тоже всхлипывала — не от боли, они вспоминали Сайгида. Нога у нее была в гипсе. Возвращаясь из города, мама упала и сломала ногу.
Подавленная, шла я из больницы. У самой тропинки маленький голубой цветок горделиво поднимал головку, пробив плотную корку земли. Я присела рядом. И сразу стало как-то шире и просторнее небо, ярче и горячее солнце. Я глядела на нежный цветок, а на сердце становилось легче — беды и горести последних лет на миг отступили.
И вдруг рядом я заметила еще один крохотный росток, настойчиво пробивающийся к свету. Стала осторожно ногтем разрыхлять вокруг него землю. И тут рядом со мной оказался Омардада.
— А ты знаешь, доченька, что это за растение? — спросил он, нагибаясь и внимательно вглядываясь в зеленый росток.
— Нет, Омардада!
— Это фасоль. Семя жертвует собой, разрывается на части и погибает ради того, чтобы летом на зеленых плетях созрело несколько стручков.
— Как интересно!
— С каждым годом, если ты будешь внимательней, перед тобой раскроется еще больше чудес…
Омардада пошел к делянке, а я помчалась домой, накопала земли в ведро и сунула туда несколько семян фасоли. И тут неожиданная радость погасла в моем сердце. Я вспомнила, что у нас нет ни зерна пшеницы, ни картофелины — нечем засеять делянку. А вокруг кипела жизнь — люди свозили навоз на поле, готовили инвентарь для весенних работ.
Мама поправлялась медленно. Три месяца пролежала она в больнице. Но и там не сидела сложа руки — я ей приносила шерсть, а она, скрываясь ото всех, вязала носки и перчатки. Кто-то тайком продавал ее изделия на базаре.
Однажды она сказала мне:
— Патимат, не лучше ли вернуть наш земельный надел колхозу: нам его не обработать! Опять все наваливается на Омардаду. Засеет свой и за наш примется. А ведь он стареет, ему нелегко. Да и сколько можно нам рассчитывать на его помощь!
— Нет, мама, оставим себе делянку, — сказала я твердо, хотя чувствовала, что мама права.
На уроках я все время думала над мамиными словами. Действительно, больше нельзя допускать, чтобы Омардада нам помогал. Ведь мы уже не дети! Вернувшись домой, я предложила Нажабат ночью, потихоньку от взрослых, самим вывезти навоз из хлева на делянку. Нажабат нравилась всякая таинственность, она отнеслась к моей затее очень горячо. Асият мы тоже посвятили в наш замысел.
Вечером мы прокрались в хлев. Нажабат и я копали навоз, а Асият держала в руках зажженную лампу. Работа оказалась не такой легкой, как мы предполагали. Вдохновение Нажабат погасло, пропал и мой азарт. Не знаю даже, чем бы все это кончилось, если бы не обнаружил нас в хлеву мой одноклассник Алибег. Он зашел за книгой по истории. Мы с ним дружили, и все же я никак не могла подавить в себе неприязнь к нему — он был сыном Жамала.
— Что вы здесь делаете? — спросил Алибег, просунув в дверь голову.
Назло ему я стала изо всех сил нажимать на лопату.
— А разве не видишь?
— Да вам же одним не справиться! Позвали бы ребят на помощь!
— И сейчас не поздно, если кто желает помочь! — задорно откликнулась Нажабат.
— Нам не нужны чужие руки, — с вызовом заметила я.