— Зятя желаннее, чем Мажид, мне не найти, а родителей лучше, чем вы, дочка моя не сыщет. Пусть будет так, как вы хотите.
— Я знал, что ты мне так ответишь, — заметил Омардада. — Но я прошу об одном. Нельзя сговариваться за спиной у невесты. Теперь не старое время, ты спроси у дочери. Если она не против, будем считать дело решенным. Муж и жена, Парихан, как два крыла, если крылья не машут согласно, птица не полетит!
— Не хочется мне оглашать наше решение, Омардада! — сказала мама. — Пусть все останется между нами. Мне жаль одетую в траур Пари. Пожалеем ее, помолчим…
— Что поделаешь, Парихан, живые умирают, мертвые не встают. Я сказал матери Пари, что им пора выдавать дочь замуж. Я не хочу, чтобы из-за смерти моего сына вся ее жизнь была поломана.
— А я не теряю, Омар, надежду, пусть Пари еще подождет.
— Надежды никто не в силах отнять у лютей. Но нельзя и мешать счастью Пари из-за нашего горя. Положить на ее дороге камень я бы никогда не решился. Она живой человек. Жизнь и ей должна улыбнуться. Спокойной ночи, Парихан.
Я услышала скрип закрывающейся двери.
Мама вошла ко мне в комнату и посмотрела так, будто видела меня впервые. А в моем сердце слились в одну буйную реку сотни бешеных горных потоков…
Мне мерещилась рука Алибега, на которой огнем горели две буквы. Рядом возникал высокий, стройный, обычно молчаливый, но каждым словом метко попадающий в цель Мажид.
— Хватит тебе читать, дочка, — сказала мама, присаживаясь на моей кровати. — Вот приходили… Омардада и Халун…
Мама не стала продолжать, я ее ни о чем не спросила… Помолчав, она вышла.
Долго раздумывала я, но так и не решила, кого из двух я могла бы выбрать. Как родного, любила я Мажида, хранила его фотографию, вырезки из фронтовых газет, слушала его рассказы о войне. Засыпая, я представляла его военным полководцем Отелло, а себя скромной и благородной Дездемоной.
Но во сне я увидела Алибега. Мы ссорились. Вдруг он взмахнул рукой, и с нее, оставляя за собой хвост, как комета, соскользнула буква «П» и упала в реку. Алибег сорвал с себя одежду и с высокой скалы прыгнул вниз.
— Алибег! Алибег! — я проснулась от собственного крика. И решила сказать маме, что люблю только его.
Подперев подбородок рукой и думая о событиях вчерашнего дня, сидела я за партой и смотрела в окно. Голос учителя доносился до меня, как из другого, далекого мира. Я шептала строки любимых стихов:
— Повтори, Ахмедова, что я сейчас объяснял, — услышала я голос учителя.
сказала я вслух.
— Если так дальше пойдет, далеко ты оставишь за собой Гамзата! — под общий смех сказал кто-то из мальчиков.
— Садись, Патимат, и повнимательнее слушай, — рассердился учитель.
Руку подняла Хафизат.
— Я расскажу, хорошо?
Бросив на меня уничтожающий взгляд, она подошла к доске. «Вот я какая!» — как бы говорила она своей улыбкой. Хафизат была толстенькой и всегда напоминала мне поднявшееся на дрожжах тесто.
— Хорошо, Хафизат! — похвалил учитель.
Она снова окинула меня торжествующим взглядом и села на свое место. Я решила ей отомстить и, как только раздался звонок, крикнула:
— Алибег, пойдем домой!
Хафизат побледнела и вопросительно посмотрела на Алибега. Нет, теперь не гордая улыбка была на ее губах, они жалко скривились.
Алибег, опершись руками на две парты, прыгнул ко мне. Хафизат наклонила голову, притворяясь, что укладывает книги и тетради в портфель.
— Я пойду полем! — сказала я Алибегу.
— Я тоже с тобой! — отозвался он покорно.
— Ты же видишь, сколько там людей! До свидания! — крикнула я и побежала через лужайку. Мне хотелось сегодня пройти по полю одной, подумать обо всем хорошенько.
Мне помешал Мажид.
— Чем ты так озабочена, Патимат? — спросил он, догнав меня.
— А я вовсе и не озабочена, — ответила я резковато. После моих ночных раздумий мне пока не хотелось разговаривать с Мажидом.
— Посмотри, Патимат, сегодня я первый день снял повязку. — Он показал мне большой красный рубец на голове.
— Чем ты был ранен, Мажид? — вскрикнула я.
— Осколком от бомбы!
— И на ноге у тебя тоже такая рана?
— Рану на ноге я тебе не покажу, Патимат, — он вздохнул. — Ты не можешь себе представить, как я на фронте тосковал по такому тихому дню. Наше поле, наши горы все мерещились мне. Ведь от этой крутой тропинки до границы Германии тянулась моя дорога. Мечтал дойти до Берлина, но народная пословица гласит: «Не знает сабля сожаленья, у пули не бывает зренья». Я не дошел…