— Я просто вышел покурить, — вытащив кисет, он начал скручивать папиросу. — Погуляю еще, а ты, Патимат, иди домой. Мама, наверное, волнуется…
— Спокойной ночи! — крикнула я уже издали.
Ягненок покорно бежал за мной.
XI
Наша соседка получила похоронную — на фронте погиб ее сын. Крики и плач слышны были у нас сквозь закрытые окна.
— Если бы я могла пойти туда и горевать вместе со всеми! — сказала мама. Она взяла кружку, рука дрогнула, вода разлилась. Мама о чем-то спросила Хуризадай, забежавшую к нам.
— Да, это правда! — ответила та. — Он вышел со склада, в руках у него было чохто[9] с твоих волос. Это видели многие! А людям дай только зернышко, они мигом наполнят сплетнями мешки.
— Не могу поверить, Хуризадай! Он все-таки мужчина…
— Мужчины — на войне! — возразила маме Хуризадай.
— Не знаю, как быть! Я забыла обо всем, покрылось пеплом все, что я испытала за эти годы. Думаю только о своем позоре. Лучше бы мне было умереть.
— Ты так не убивайся! Нет горы без вершины, нет поля без края. Против сильного льва найдется лев посильнее. Даже осел не может поднять груз, который ему не под силу.
— За что мне это новое испытание?
— Ты, Парихан, не убивайся… Пройдет время…
Мы чувствовали, что у мамы какое-то горе и она скрывает его от нас. Я, Нажабат и даже маленькая Асият говорили шепотом.
— Что вы совсем умолкли? Патимат, поставь на огонь молоко, — сказала мама ласково.
— Мы не голодны, — проговорила Нажабат.
— Где это вы успели поужинать? Готовьте еду.
— Если только ты будешь есть с нами, — сказала я, снимая с молока сливки.
— И я тоже буду, конечно!
Мама помолилась.
— Аллах, побереги моих детей, пожалей их!
Мы ужинали, когда вошел Омардада.
— Посиди с нами. — Мама, чтобы освободить место на столе, взяла глиняную миску с маслом и не смогла удержать ее в дрожащих руках. Миска упала и разбилась вдребезги.
— Ой, как я из осторожна! Собери, Патимат, куски масла, что почище, в другую тарелку.
— Почему ты не садишься, Омардада? — спросила я, подвигая стул.
— Садиться я не собираюсь, думаю о разбитой миске. Теперь ее, как ни старайся, склеить нельзя. Ее надо было держать покрепче в руках, Парихан. — Омардада прищурил глаза.
Мама вспыхнула.
— О чем ты, Омардада?
Старик, не ответив, подошел к стене, резко сорвал со стены портрет моего отца и, сутулясь, вышел. Мы молча смотрели ему вслед.
— Кушайте, дети! Омардада сегодня не в духе, — сказала мама, стараясь улыбнуться. Она притворялась, будто ест вместе с нами, стуча пустой ложкой о тарелку.
— Парихан! Парихан! — услышала я с улицы голос Пари и выскочила на веранду.
— Поднимайся к нам! — радостно предложила я и подумала: «Сейчас в доме станет не так мрачно».
— У меня ни минуты времени! Скажи маме, чтобы она вышла на собрание. Приехал представитель из района. Говорят, будем переизбирать председателя.
Я передала маме слова Пари.
— Хоть мне и нездоровится, но пойду, — сказала мама, немного оживляясь.
Проснулась я оттого, что скрипнула дверь. С собрания вернулась мама. Вместе с ней пришла Хуризадай.
— Хорошо, что ему люди все высказали! — торжествовала соседка. — Ты видела: он то бледнел, то краснел? Морда-то прямо как у буйвола.
— Он привык считать, что колхоз его собственность. Сначала готов был всех проглотить, кричал. А потом утих, как улей, брошенный в реку.
— Ведь недаром старики говорят: «Ударишь медведя веткой, он разозлится. Ударишь палкой — он покорится!» Когда Жамал понял, что все его проделки известны, из него прямо масло потекло…
— Ничего другого ему и не оставалось! Весь колхоз выступил против него!
— Вот только не понравилось мне, Парихан, что ваш Мажид отказался быть председателем.
— Его ни за что не отпустит военкомат. А ты не волнуйся, Сапинат будет хорошо работать, она быстрая, умелая!
— У меня против нее нет камня за пазухой. Но все-таки мужские руки остаются мужскими. Ну, прощай, я пойду, Парихан. — Хуризадай приоткрыла дверь.
— Прошу тебя, ради аллаха, переночуй у нас. Мне как-то не по себе, — удержала ее мама.