— Идем к директору! — он с шумом бросил тяпку у дверей кабинета и ударом колена распахнул дверь. Директор школы беседовал с высоким военным, на груди которого сверкали ордена.
— Ассалам алейкум. — Омардада почти вплотную подошел к директору.
— Валейкум салам, — ответили ему оба, с удивлением оглядывая старика.
— Иди сюда, Патимат, не бойся! — Омардада снял свою лохматую папаху, отряхнул прямо над директорским столом. Директор побагровел и, пригнувшись, принялся сдувать пыль.
— Ничего не выйдет! Комок земли ветер не унесет, — сказал Омардада, вытирая стол шапкой.
Человек в военной форме громко рассмеялся.
— Я занят, что тебе здесь нужно? — директор недовольно поморщился.
— Занят не занят, это меня не касается. Я пришел спросить, для чего совершилась революция?
Директор вытаращил глаза и молча смотрел на Омардаду.
— Не удивляйся, товарищ! Ты слышал, чья это дочь? Ее отец был политруком национального полка.
Человек в военной форме прохаживался по комнате. «Кир-кир-кир», — поскрипывали сапоги.
— Погиб ее отец на государственной работе, — невозмутимо продолжал Омардада. — Есть пословица у горцев: «Герой погибает в дороге, а трус в постели». Он умер в дороге.
— Говори яснее, чего ты хочешь? — Директор стукнул карандашом по столу.
— Я и так говорю ясно. Почему ты выгнал эту девочку из школы?
— Фамилия?
— Ахмедова Патимат!
— А, Ахмедова Патимат. Не будем продолжать этого разговора.
— Нет, вот именно сейчас, здесь, на этом месте мы и будем его вести. Пока я не разберусь во всем, шагу отсюда не сделаю. Хочу тебе напомнить, что все люди в Советском Союзе равны. И ты гражданин СССР и я. — Омардада сел на стул.
Я заметила, что с той секунды, как Омардада сказал «Ахмедова Патимат», военный смотрел на меня, не сводя глаз.
— Ты видишь, у нас гость. Он приехал из Махачкалы читать лекцию. Я должен оказать ему гостеприимство. Приходи завтра, мы обо всем потолкуем.
— Нет, завтра я не приду. Почему другие дети будут слушать лекцию, а Патимат нет? Если ты считаешь, что не должна, — ты напиши на бумаге, я с этой справкой дойду до Москвы.
Директор сел, потом встал. Глаза его выражали мольбу.
— Патимат, выйди на минутку, мы без тебя поговорим, — сказал он мне ласково.
Ребята в коридоре глядели на меня. Я не хотела ни с кем говорить. Я вспоминала, как здесь, в этой школе, меня принимали в комсомол. После уроков я уходила в поле и учила Устав. Задавала себе вопросы и сама отвечала на них. В тот день я встала с первыми петухами, надела любимое платье. Кабинет секретаря райкома был залит весенним солнцем. За окном, гордо подняв свои мудрые вершины, возвышалась гора Акаро. Она будто спрашивала: «Сможешь ли ты, хрупкая девочка, подняться на такую высоту?»
Люди, сидевшие вокруг стола, слушали меня. Под открытым окном, вытянув шеи, стояли мои одноклассники. Среди них был и Алибег. Я ответила на все вопросы. Когда секретарь поздравил меня и вручил билет с силуэтом Ильича, мне казалось, что я сильнее всех на свете…
Мои мысли прервал Омардада. Он вышел из кабинета, надел шапку, лицо его сияло.
— Где твой класс, Патимат? — спросил он громко, чтоб слышали все ребята в коридоре.
— Вон там!
— Идем!
Я, не задавая вопросов, шла впереди. В классе, кроме Хафизат, никого не было. Она стояла перед партой Алибега.
— Какая парта твоя, Патимат? — осведомился Омардада.
— Эта.
— Вот здесь и сиди. Тот, кто исключал тебя из школы, ответит за это. Если кому вздумается сказать тебе обидное слово, ты сразу позови меня. Омардада наизусть знает все советские законы. Положи книги, иди на лекцию.
— А ты, Хафизат, почему не идешь? — спросила я.
— Я дежурная!
— Честно выполняй свой долг! — посоветовал ей Омардада. — Если бы можно было тряхнуть этот мир, как дерево, чтобы с него слетела вся гниль, здоровым легче бы жилось, — пробормотал он себе под нос. — Пойдем.
Зал был почти полон, когда мы вошли, только в первом ряду я увидела свободные места — должно быть оставленные для учителей. Омардада широким шагом, с тяпкой в руке направился к первому ряду. Он опустился на свободный стул и козырьком приставил руку к здоровому уху, чтобы не упустить ни одного слова. Я села рядом.
Мама поправлялась медленно, Мажид, уехавший в Махачкалу с поручением Омардады, еще не вернулся. Омардада жалел, что не поехал сам, и сомневался в способности Мажида объяснить все «как надо». Вот и сегодня старик целый вечер прохаживается по комнате и тяжело вздыхает, бормоча что-то себе под нос. Халун молчит, изредка бросая на Омардаду осуждающие взгляды. Нажабат и Асият давно спят.