— Да! Все боюсь, что это мне приснилось!
— Сегодня ты свободна. Куда пойдем?
— Ты же обещал после первого экзамена — на Красную площадь.
— Идет!
…Прошло еще десять дней, полных волнений и надежд. И вот я студентка Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Отыскав свою фамилию в списке зачисленных, я выбежала на улицу и, прижавшись к первому попавшемуся мне дереву, заплакала. Мне хотелось кого-то благодарить за радость, выпавшую на мою долю. Но кому, собственно, сейчас сказать «спасибо», я не знала. Если бы очутиться рядом с Омардадой, увидеть маму, сестер, Халун! Встретить любого из наших соседей! Но я была далеко от родных мне людей… Передо мной возникли наша маленькая делянка и лицо моей матери, склонившейся над созревающими колосьями…
Мажид подбадривал меня:
— Теперь-то уж тебе нечего плакать, Патимат. Скорее на почту. Пошлем телеграмму в аул.
— Мажид, милый Мажид! Если бы не ты…
— Хорошо, Патимат, хорошо! Куда мы пойдем сегодня?
— Пойдем побродим по Москве, сходим в Третьяковскую галерею.
…Я проводила Мажида на вокзал и первый раз совершенно одна возвращалась обратно. И добралась бы вполне благополучно, если бы не последний переход через улицу. Неподалеку от общежития я забыла обо всех правилах, проскальзывая между останавливающимися машинами, и побежала через дорогу. Дважды прозвучал свисток. Я не знала, что означают эти свистки. И вдруг передо мною появился милиционер.
— Штраф! — сказал он, открывая сумку.
— Что? — удивилась я.
— Вы перебежали улицу в неположенном месте.
— Но мне надо в общежитие…
Теперь уже настало время удивляться милиционеру. Он внимательно на меня посмотрел, чему-то улыбнулся.
— Ну, ладно, гражданка. Идите в свое общежитие. Учитесь соблюдать правила уличного движения…
Я тихо пошла. Он, по-прежнему улыбаясь, смотрел мне вслед…
В общежитии было пусто. Соседок по комнате не было. Около их кроватей стояли чемоданы. Один был полуоткрыт, — видимо, хозяйка его перед уходом торопилась. И вдруг мне стало стыдно за мой запертый огромным замком чемодан. Я вынула ключ, завязанный в уголок носового платка, положила на шкаф свой огромный замок. Теперь и мой чемодан был отперт… Замок нам в дальнейшем очень пригодился — мы им кололи орехи, которые присылали в посылках.
— Ну, Клава, что у нас есть, кроме сырой картошки? По кастрюлям гуляет семибалльный ветер! — засмеялась Люба, входя после лекции в комнату.
— Как-нибудь дотянем до завтрашней стипендии, — отозвалась Клава. — Устроим пир горой.
— Придется вывернуть кошельки, — предложила я, кладя на стол медные монеты…
Когда я с селедкой и хлебом вернулась из магазина, Люба чистила картошку, Клава собирала со стола книги.
— Хлеб, картошка и селедка — вот банкет студенческий.
Мы весело ужинали, как вдруг Клава спохватилась?
— Девочки, мне ведь на свидание!
— Ну, подумаешь, свидание! Не ходи сегодня! Алеша еще больше тебя будет любить, — сказала Люба.
— Что вы, девочки! Он такой обидчивый!
— Во избежание кровопролития на почве ревности соберем Клаву на свидание! — выкрикнула я.
— Это тебе не Кавказ! — засмеялась Люба. — Тут все обойдется мирно.
За полчаса мы общими усилиями «собрали» Клаву. Кто-то из девушек принес новую жакетку, другая надела Клаве на шею бусы, третья проявила незаурядные способности в качестве парикмахера. Клава казалась очень нарядной и довольной. Вдруг она сморщилась:
— Девочки, стрелка!
— Что за стрелка? — спросила я.
— Чулок! Чулок! — Клава подпрыгивала на одной ноге.
— Это беда уже непоправимая, — мрачно изрекла Света.
— Может быть, поищем? — Несколько рук рылись в связке старых чулок. Наконец подходящий нашли. Он был, правда, чуточку светлее.
— Алеша не заметит! — решили мы, и Клава вихрем вылетела из комнаты.
Не успела за ней захлопнуться дверь, как снова распахнулась. Сережа, наш однокурсник, протянул мне сложенную бумажку:
— Патимат! Тебе телеграмма.
Я с волнением прочитала вслух:
— «Поезд 93, вагон 7, встречай двадцатого Омардаду. Мажид».
Я бегала от одного вагона к другому, пока не очутилась у седьмого. Пыталась ворваться в тамбур, чтобы поскорее обнять Омардаду, но мне помешал встречный поток пассажиров. Наконец в серой папахе, в праздничном гужгате появился Омардада. Даже сквозь шум, царивший вокруг, был слышен серебряный перезвон на его нарядном поясе. Кинжала я не увидела… зато под мышкой он держал аккуратно сложенную андийскую бурку. Сойдя на платформу, старик выпрямился, приложил, по всегдашней привычке, козырьком руку ко лбу и осмотрелся. За ним с хурджинами Омардады на плечах стоял известный мне по фотографии на Доске почета наш тракторист Селим. Я подбежала к Омардаде, но на шею к нему не бросилась — столько в старике было величественной степенности и подтянутости, что я постеснялась.