Москва! Сколько неизвестного она мне открыла!
Первый курс. Самое простое событие представлялось мне чудом. Мои глаза видели только солнце, цветы, они не замечали ни туч, ни колючек. Сколькими сокровищами в первый же год одарила меня Москва.
Второй курс… Я на все смотрела спокойнее, стремясь во всем разобраться, глубже понять увиденное и услышанное. Меньше удивлялась, старалась быть рассудительнее и умнее.
Третий курс! Третий курс — это путеводная звезда всей моей жизни. В этот год передо мною распахнулись ворота счастья!
И сейчас мое сердце радостно сжимается, когда я вспоминаю последний день мая! Мы всем курсом поехали на выставку. Гурьбою ворвались в троллейбус, расселись по местам, и тогда наш друг, седобородый профессор, улыбнувшись, сказал, посмотрев на нас — девушек и юношей разных национальностей:
— Пусть каждый из вас посчитает до десяти на своем языке! Я хочу сравнить звучание разных языков.
Нам показалась просьба профессора забавной. Сперва посчитала кабардинка, за ней азербайджанец, потом я.
— Цо, киго, лабго, ункго… — начала я.
— Ункго! — повторил профессор, стараясь скопировать звуки. — Еще раз, Патимат, пожалуйста! У меня ничего не получается.
Считать я больше не стала, а произносила самые звучные слова, которые приходили мне на ум. Девушки в общежитии часто просили меня говорить на моем родном языке. Но редко кому удавалось правильно повторить. С непривычки звуки как бы застревали в горле. И профессор тоже удивлялся гортанным звукам аварского языка…
Вдруг ко мне подошел незнакомый черноглазый парень.
— Красиво ты говоришь, горянка! — сказал он по-аварски.
— Ты аварец?
— Да…
Что может быть приятнее встречи вдали от родных мест с человеком, владеющим твоим языком. В первую же минуту человек этот становится близким, как старый друг, как брат.
— Ты что, учишься здесь? — спросил незнакомец.
— Учусь, а ты?
— Я приехал в командировку. Хочу посмотреть выставку.
— Патимат встретила земляка, теперь мы ей не нужны, — услышала я за спиной.
— Какой красавец! — шепотом сказала Клава.
А я как зачарованная смотрела на черную родинку, висящую над веком. «Где, когда я видела эту родинку и эти глаза?»
— Сколько раз я хотел пойти к врачу и срезать эту бородавку, все никак не соберусь, — сказал он, перехватив мой взгляд.
— Я вспоминаю, где я тебя встречала…
— Я тебя никогда не видел, если бы видел — не забыл.
— Нет, мы встречались…
— Нет, Патимат, увиделись мы впервые.
— Откуда же ты знаешь, как меня зовут?
— Девушки так тебя называют, — он улыбнулся, открывая ровные белые зубы.
— Патимат, познакомь меня с ним, — нагнулась ко мне Клава.
Я покраснела и почему-то знакомить не стала.
— Авария-то велика. Откуда ты, Патимат?
Я назвала свой аул.
— Что ты, — он удивился, — я действительно был в этом ауле. Там меня приютил хороший человек, устроил меня в детский дом. Я всем обязан Ахмеду.
— Ахмеду?
— Да. Это был редкий человек. Он погиб, упал с лошади. Мы с братом писали его семье, потом началась война. Ты, случайно, о них ничего не знаешь?
— Все знаю! Перед тобой старшая дочь Ахмеда, — я улыбнулась. — Правда, без куропатки, которую ты для нее поймал.
— Вот какая ты стала, Патимат!
— Теперь и я узнала, что ты Садулаг!
— Видишь, где нам пришлось встретиться!
— А где Хизри?
— Он погиб, Патимат. Подростком сбежал на фронт.
…Казалось, что только ради нас были открыты двери павильонов выставки. Только нам, не скупясь, дарило солнце свои лучи и только нами любовалось безоблачное ясное небо. Люди шли за нами, навстречу нам. Они выражали удивление, восхищение, восторг. Мы никого не замечали, будто искали друг друга всю жизнь и, наконец, нашли.
— Ну, рассказывай, Садулаг, как ты жил все эти годы?
— Не знаю даже с чего начать. Учились с братом в ремесленном. А тут грянула война. Хизри сбежал на фронт — ты это уже знаешь, а я работал на военном заводе до сорок четвертого. Потом тоже воевал. После войны учился в институте. Сейчас работаю на Сулакгэсстрое. Вот и все. Пожалуй, и нечего добавить. Приехал в командировку… встретил девушку. Может быть, это новая страница моей жизни?
— Кого ты встретил, Садулаг?
— Да тебя же, тебя! А ты, наверное, сразу, как мы с братом уехали, выпустила куропатку и забыла меня.
— Я-то первая тебя узнала. А ты долго еще доказывал, что мы незнакомы и видимся впервые.
— А я ведь тебя не забывал и на войне вспоминал не раз. Все представлялось мне, как ты держала куропатку и плакала, когда твой отец увозил нас. Теперь бы ты, я думаю, не стала плакать.