Через день Халун получила телеграмму из Чирюрта: Маржанат родила сына.
— Горе и радость одновременно пришли ко мне! — прослезилась Халун.
— Родился бы хоть на три дня раньше. Ведь внук — об этом Омардада всегда мечтал. Пусть растет здоровым, похожим на дедушку, — говорили соседки.
— Хорошие люди не умирают! Умер старый, а на свет появился снова Омар, — сказала Хандулай. — И он, когда вырастет, возьмет в руки плуг деда. И будет любить землю, как любил дед.
— Тебе придется ехать к сыну, нянчить внука, Халун! — решительно заявила Унайзат.
— Внука я возьму к себе, как только его отнимут от груди! Я не покину могилы Омара, не потушу огня в родном очаге. В этом доме мы с Омаром провели всю жизнь. Не оставлю я наши горы.
Садулаг посмотрел на меня. Никто не понял мягкого упрека, скрытого в его улыбке. Я прочла по глазам мужа: «Почему опаздываешь ты, Патимат? Сыну мы дадим имя нашего отца!»
…В день отъезда мы все пошли на кладбище. Чья-то рука вычеканила на камне год смерти Омардады, плуг и косу.
— Спи спокойно, дорогой, добрый Омардада, — шептала я. — Урожай обещает быть богатым. Мы не дадим заржаветь твоему плугу. Ты оставил в наследство любовь к земле. Комок земли не унесет ветер. И никакой огонь не сожжет нашей любви к земле, с который ты уже сроднился.
И мне казалось, что эти слова повторяют за мной и свежая трава и цветы, поворачивающие головки к солнцу.
Вот и минул год со дня смерти Омардады. Я снова в ауле. И снова здесь Праздник первой борозды. И будто бы ничего не изменилось. Все кругом так же цветет и радуется жизни, словно и не ушел от нас Омардада. Так же по-весеннему светит солнце, улыбается поле, вся в бледно-розовом облаке яблоня на краю нашей делянки.
— Патимат, что ты все здесь стоишь! — окликнула меня мама. — Идем со мной!
Тажудин только что начал прокладывать первую борозду…
Молодые джигиты стояли у тракторов, как орлята, готовые к полету. Как и в прошлом году, в воздухе звучали восторженные крики людей. В Тажудина полетели комья земли. Не обращая на них внимания, Тажудин шел за плугом. Одна из женщин поспешно накрыла крышкой кипящий котел, другая прикрыла бумагой кувшин бузы, стоявший у камня.
Тажудин шел за плугом, оставляя за собой ровную борозду. Издали, пожалуй, его можно было принять за Омардаду, но волосы у моего любимого старика были белее, борода длинней.
Концы борозды соединились, и, как и в прошлом году, запела зурна, заговорил барабан.
Молодежь закружилась в танце, и я готова была войти в круг, если бы не боялась потревожить маленькое сердце, что билось под моим.
…После скачек молодежь отправилась к горным родникам… Мама угадала мое желание пойти вместе со всеми.
— Ну что ж, иди! Но я пойду с тобой. Боюсь теперь оставлять тебя одну…
— Не тревожься, мама! Время еще не подошло.
— Нет, я пойду. Так мне будет спокойнее.
Молодые джигиты и девушки, сидя парами у родников, заглядывают в воду, чтобы видеть, не сливаются ли их лица в одно — ведь это хороший признак!
Я сижу у родника, передо мною аул как на ладони. У каждого дома своя судьба, и каждый дом дорог мне чем-то. Отсюда видно и кладбище — на могиле Омардады растут полевые цветы, такие же скромные, каким был он.
И вдруг во мне что-то вздрогнуло. Мой будущий сын, видимо, был недоволен, что сегодня я почти забыла о нем, слишком много думаю о прошлом.
Я провела рукой по животу.
— С какой стороны он больше бьет, доченька?
— С левой.
— Значит, будет сын!
Сын! Я уверена, что будет сын. Я хочу, чтобы он был похожим на моего отца. Люди скажут: «Он весь в дедушку, похож и на Омардаду!»
Ну, а если будет девочка? Я посмотрела на маму. Какую трудную жизнь она прожила, но прошла по ней чистой и незапятнанной, как родник, что шумит у нас под ногами. Пусть если будет дочка, то возьмет ее черты, ее характер. И когда моя крошка будет играть на руках мамы, пусть говорят земляки: «А ведь дочь Патимат — вылитая бабушка!»