Вот среди них-то и встречаются такие самородки, как садист Виктор Столбун и ему подобные.
Мерзавцы без чести и совести, подручные Лубянки вроде пресловутого Даниила Лунца из института Сербского, многочисленные нынешние квартирные мошенники, грязные развратники с использованием служебного положения (доктор Рудаков, больница Ганнушкина образца 1979 года).
Недобросовестный или неквалифицированный врач способен свести пациента в могилу; любой заштатный психиатр может с легкостью необыкновенной переломить человеческую судьбу диагнозом, который практически невозможно опровергнуть.
Жаждал ли я избавиться от алкогольного бремени?
Хотел, но, видимо, недостаточно сильно и недостаточно искренне.
В моем настроении была некая двойственность: я хотел избавить от страданий близких, я категорически не желал больше думать – красные ли у меня глаза, несет ли перегаром, заметно или не очень, сколько я уже выпил; от сознания постоянной и постыдной неполноценности хотелось куда-нибудь забиться, спрятаться, стать невидимкой.
Но представить собственную трезвую жизнь я не мог. Никак не мог, при избыточно богатом воображении.
Это выдавало всю бессмысленность затеи со стационаром. Дело было даже не в стереотипе существования, рефлексе собаки Павлова: кончился рабочий день, прозвенел последний звонок – надо выпить, уже выделяется желудочный сок.
Дело было в том, что нужно было изменить мотивацию поведения. Если из жизни уходил такой мощный стимул, как алкоголь, его надо было чем-то заменить, возместить, залатать прореху.
А чем?
Любовь? Это у меня было.
И сын был, и я им занимался, может быть меньше, чем нужно, но мы играли, ходили в зоопарк и зоологический музей, за грибами на даче, я учил его фотографировать и печатать карточки, ездить на велосипеде, мы обсуждали прочитанные книги и разные события.
Книги? Но я постоянно читал и покупал отборные книги («застрявшие души» выручали).
Беда в том, что мотив нельзя создать искусственно, высосать из пальца.
Я жил в музеях, приобщая «застрявшие души» к высокому, прекрасному и вечному, там же и пил принесенное с собой и шампанское в буфете…
И на футбол, и на хоккей.
Но не в театр и не в мюзик-холл – не любил и вкуса в том не находил.
А в кино – обязательно, и ведь было, что смотреть…
Чем заткнуть душу?
А там сосет, а она болит, её выстужает, и ничего в качестве вьюшки, затычки, кроме винной пробки, она принимать не желает…
У меня было подспудное убеждение – я должен пострадать. Поделом вору и мука.
Черная зековская телогрейка с номером отделения на плече, дворницкая метла, коробочки, которые собирали дрожащими руками мои однокорытники – все это указывало, до чего я опустился…
В отделение я прибыл как раз к обходу, и заведующий пригласил меня на доверительную беседу.
Надо сказать: я намеренно не прочитал никаких книг о лечении алкоголизма. Чтобы не расхолаживать себя, потому что догадывался, что я там прочту.
До сих пор есть два основных способа лечения от пьянства – суггестия (внушение: словесное, гипноз) и антабус (тетурам) во всех его модификациях.
Суггестией я сам владел виртуозно и однажды едва не склонил первого секретаря Свердловского райкома КПСС города Москвы к вступлению в «Союз меча и орала».
Относительно папы моего и антабуса я уже говорил.
Антабус (в СССР его стали применять в 1954 году, а на Западе – сразу после Второй мировой войны) нарушает процесс окисления алкоголя, что ведет к резкому накоплению уксусного альдегида, и, как следствие, получаем жар, стеснение в груди, нарушение дыхания и сердцебиения, рвоту, страх.
На страхе смерти держится, собственно, все лечение, хотя летальный исход – весьма редкий случай.
Но врачи уверенно лгут: будешь пить – умрешь!
Не умер, однако.
Заведующий отделением был грузным пожилым человеком вполне медицинской национальности.
«Как спирт и сахар, тек в окно рассвет» – так потекла наша беседа и я сразу же, с первых слов, начал врать.
Боже, как я любил тогда лгать, а сейчас совсем не лгу, что говорит о полной утрате интереса к жизни.
Зачем я начал сочинять всякие турусы на колесах и отводить глаза почтенному мозговеду – я и сам до конца не понимаю.
Скорее всего, я боялся, что он узнает обо мне больше, чем ему положено, то есть – ничего. Я знал, что «врачи» будут ломиться в мой запретный город и начал искать способы их туда не пускать – никогда и ни при каких обстоятельствах. И первым рубежом обороны была многоуровневая, многослойная, хитро сплетенная ложь.
Ложь, как известно, бывает очень разная.