«Звездное небо над головой!» – поражался один мыслитель, которого некий поэт намеривался упечь на Соловки.
Это, признаюсь, мой любимый мыслитель.
Ничто мне так не напоминает о смерти, как звездное небо над головой и ничто так не примиряет с неизбежностью конца. Все суетно и тленно, и даже это завораживающее зрелище не вечно: какие трагедии происходят в бесстрастном безмолвии, какие там сталкиваются, возникают и гибнут миры! Быть может, там, в непостижимой дали, уже случились события, которые обрекли нашу хрупкую жизнь, нашу сиюминутную цивилизацию на исчезновение.
Гомер, Данте и Пушкин, каждый из которых сам по себе – космос, бесследно канут в холоде и огне вечности… И никто никогда не узнает о нас, и никто никогда не вспомнит.
Я упивался трезвостью, одиночеством и легким дыханием.
«Раззудись плечо, размахнись рука», зима была малоснежная, так что широкая лопата, окантованная дюралем, «движок», как его называют профессионалы, стояла у меня без применения. Я управлялся метлой, и мое усердие было отмечено высоким начальством.
Как хорошо думалось морозным утром, и как не веселы были мои думы.
Я ясно сознавал, что обречен.
Завотделением, тем не менее, считал, что я занимаюсь не своим делом, и предложил мне работу в архиве больницы.
В тесном и душном хранилище скорби меня встретили, как родного, а узнав о моем высшем историческом образовании, привлекли к квалифицированной работе с историями болезни.
Вы помните, каким путем заведующий внутренним порядком «Независимого театра» Филипп Филиппович Тулумбасов стал тонким психологом и знатоком человеческих душ?
Самым простым: «перед ним за пятнадцать лет его службы прошли десятки тысяч людей. Среди них были инженеры, хирурги, актеры, женорганизаторы, растратчики, домашние хозяйки, машинисты, учителя, меццо-сопрано, застройщики, гитаристы, карманные воры, дантисты, пожарные, девицы без определенных занятий, фотографы, плановики, летчики, пушкинисты, председатели колхозов, тайные кокотки, беговые наездники, монтеры, продавщицы универсальных магазинов, студенты, парикмахеры, конструкторы, лирики, уголовные преступники, профессора, бывшие домовладельцы, пенсионеры, сельские учителя, виноделы, виолончелисты, фокусники, разведенные жены, заведующие кафе, игроки в покер, гомеопаты, аккомпаниаторы, графоманы, билетерши консерватории, химики, дирижеры, легкоатлеты, шахматисты, лаборанты, проходимцы, бухгалтеры, дегустаторы, маникюрши, счетоводы, бывшие священнослужители, спекулянты, фототехники».
Представьте себе, что все эти персонажи плюс несостоявшиеся убийцы товарища Сталина, поджигатели Третьяковской галереи, шпионы всех стран мира, включая Эфиопию и Сан-Марино, врачи-вредители и просто вредители, подсыпавшие толченое стекло в компот стахановцам, узники гестапо, SS, Архипелага Гулаг, а также сидевшие и у Сталина, и у Гитлера; ссыльные, актированные, спецпереселенцы, завербованные по найму, стрелки вохры, лица, проживавшие на временно оккупированной территории и перемещенные лица прошли передо мной, и все они были сумасшедшие, душевнобольные, пьяницы или симулянты.
О, если бы я был писателем!
Какие бы сюжеты я накопал! Какие романы, посильнее «Фауста» Гете, понаписал бы!
И издательство «Художественная литература», не говоря уже о «Роман – газете» с радостью напечатало бы каждый стотысячным тиражом…
О, зачем я не писатель! Но бодливой корове бог рог не дает, а ведь многомиллионные гонорары упущены…
Я был направлен к дантисту, мне был показан душ Шарко и еще какая-то физиотерапия – в отделение я приходил к завтраку и к обеду.
Архив заканчивал в пять пополудни, старшая медсестра – тоже.
И я отправлялся в отведенный мне кабинет.
В палате на восемь коек я только спал.
Народ в палате собрался неинтересный.
Когда я туда вселился, там лежал летчик – Герой Советского Союза.
Но он мог произносить только одну фразу, правда, с большим неподдельным чувством: «Меня сбивали три раза», и впадал в прострацию.
Воспользовавшись его кратковременным просветлением, я спросил, не боится ли он, что у него украдут Золотую звезду.
– Она бронзовая, – просто отвечал Герой, – золотая у жены, а мне один алкаш за литр кучу медалей наточил. Сколько раз снимали.
Но услышать от него что-нибудь о войне так и не довелось.
На вопрос моего неделикатного соседа:
– За что Звезду дали? – летчик ответил жестко и внятно:
– Меня сбивали три раза, – и впал в прострацию.