Через два дня за ним приехали из Комитета ветеранов войны и увезли в госпиталь.
Один мой сосед, Петрович, был мастером по ремонту пишущих машинок.
Он починил все «Ундервуды» в отделении и его выпустили гулять по больнице – все старались воспользоваться оказией. На пользу это ему не пошло.
– Халтуры – во! – он проводил ребром ладони по горлу, описывая свою жизнь на воле. – Деньгами – само собой. Но там нальют, тут добавят – и вот я здесь.
Второй мой сосед, высокий жилистый старик, статью и голосом вылитый актер Лапиков, был почтальоном отделения.
После ужина он принимал деньги и записывал в тетрадь пожелания клиентов: курево, газеты, зубная паста, расчески и прочая мелочь. У почтальона был постоянный пропуск из больницы, и он делал закупки в киосках и магазинах рядом с метро «Каширская». Покупать и приносить какие-либо жидкости ему категорически запрещалось, а вот конфеты, сливочное масло, колбасу – пожалуйста.
Я как-то спросил его, нет ли соблазна разговеться. Старик оценивающе посмотрел на меня и тихо сказал:
– Да я ее в рот не беру. Никогда не баловался. А в дурку ложусь раз в два года – пенсию сберегаю – на новый телевизор коплю.
Напротив меня лежал Володя Монин, молодой человек, который, как говаривал Райкин, пить, курить и говорить начал одновременно. Диагноз «хронический алкоголизм» ему поставили (с большим запозданием) в одиннадцать лет.
Был Монин человек одутловатый, с кирпичным румянцем, редкой проволочной щетиной и визгливым голосом, существо мелочное, скаредное и надоедливое.
Он всегда талдычил одно и то же:
– Как только выпишусь, сразу возьму литр беленькой, две бутылки красненького и шесть бутылок пивка, «Рижского» – чем обрыднул всем смертельно.
Именно с Володей связан мой громкий провал в самом начале пребывания в доме скорби.
В первый же день вечером я отправился в курилку, т.е. в уборную; ну, да для людей, привыкших пить и закусывать в общественных туалетах, это была привычная обстановка.
Общество собралось довольно представительное, так что многим приходилось стоять.
Все слушали сбивчивый монолог Монина (все речения Володи даются в моих записках в переводе на обиходный русский язык).
Он предлагал прорваться за ограду, взять беленького, красненького и пивка, устроить знатный сабантуй, а там хоть сульфа и электрошок.
Я, по сути дела, классический интроверт, но с задатками народного трибуна.
Не знаю, что на меня нашло – утренний коньяк должен был уже перегореть, новизна обстановки меня не возбуждала, но я глаголом сжег немудреные сердца своих товарищей по несчастью.
Я призвал их захватить 15-ю психиатрическую больницу и водрузить над ней черный стяг, который не есть лишь флаг флибустьеров, но есть знамя ее Величества Чумы, о чем эскулапам хорошо известно.
Я гарантировал немедленно признание нашей экстерриториальности со стороны Эмнести Интернейшел и ЮНЕСКО. Президентом пира во время чумы мы тут же единогласно избрали Владимира Монина и, говорят, он этим несказанно гордился до конца своей короткой жизни.
«В каждой палате, – вещал я утробным голосом гипнотизера, которого слышал днем, – будут установлены три крана: беленькая, красненькое и пивко. Краны с рассолом будут установлены в умывальнике.
Перед административным корпусом будет бить фонтан водки высотой в 21 метр в честь любимой игры контингента.
Уклоняющихся от дневной нормы в один литр беленькой, двух бутылок красненького и шести бутылок пивка («Рижского», – капризно потребовал Монин) будут наказывать сульфой, электрошоком и антиалкогольным эликсиром на основе медного купороса (такой или ему подобный, существовал в действительности).
У входа в больницу будут установлены две гигантские статуи из нержавеющей стали наподобие «Рабочего и колхозницы» Веры Мухиной – философа Георга Вильгельма Гегеля и гениального врача Авиценны – двух беспробудных пьяниц. Причем в руке у Гегеля будет бутылка, а у Авиценны – стакан. Они будут вечными аллегориями тому, что философствовать об абсолютном духе и сострадать больному можно только в нетрезвом состоянии.
На территории больницы будет разбит регулярный парк с мраморными статуями великих алкоголиков и художественно оформленными фанерными шалманами типа «Голубой Дунай».
Аккордеон и скрипки будут исполнять душераздирающие мелодии на стихи Сергея Есенина: не жаль мне лет, растраченных напрасно, не жаль души сиреневую цветь.., а также: не зови того, что отмечталось, не волнуй того, что не сбылось…
Для интеллигентов актер театра и кино Иннокентий Смоктуновский будет декламировать Блока: «уж не мечтать о нежности, о славе, все миновалось, молодость прошла…», и «Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, «Аи».