Из тех, кого я видел, трое плакали.
«И всюду будут стоять бочки с солеными огурцами и хамсой. Вазы с фруктами и диковинными плодами, серебряные корыта с ананасами в шампанском…»
Через четверть часа в сортир набилось все отделение.
Накурили так, что щипало глаза.
Орали, как резаные, многие производили впечатление пьяных.
Предложение об установке отдельного крана для коньяка было отвергнуто, а вот относительно самогона прошло. Возникла фракция любителей плодово-ягодного и аптеки, причем приверженцы «Тройного» и «Шипра» тут же перегрызлись между собой.
С наступлением отбоя сестра не без труда разогнала народное вече.
Наутро меня потянули на ковер.
Собрался весь синклит мозговедов, они были настроены мрачно и решительно.
«Выгонят»,– подумал я.
– Вы нас огорчили, – мягко сказал завотделением. – Конечно, это сатира с вашей стороны, шарж и карикатура, но наши больные понять этого не могут. Труды моих коллег вы пустили прахом. Монин, положим, неизлечим. Мы держим его здесь из человеколюбия, чтобы семья от него отдохнула. Мы наблюдаем его с нежного возраста, и его данные послужат науке. А вот в отношении некоторых других вы уничтожили с трудом созданный позитив. Вы пародировали приемы врача-гипнотизера, а это недопустимо.
Гипнотизер уставился на меня испепеляющим взглядом, но никакое самое дьявольское внушение не может одолеть той невинности Швейка, что я изобразил на своем лице.
– Вы – исключение, потому что у вас не снижена критика (помогла вертикаль жизни и смерти), и вы должны сделать соответствующие выводы.
С чем я и был отпущен.
Завотделением так точно и обильно меня цитировал, как будто читал стенограмму или слушал магнитную запись.
И я умолк, и напрасно контингент дожидался второго отделения концерта.
В бурных спорах палаты – чем выводить из организма антабус: помогает ли лимонный сок или желудочный предпочтительнее, действительно ли эскулапы вшивают «спираль» или это фуфло, и есть ли средства против «торпеды» или надо ждать и мучиться – я ровно никакого участия не принимал.
Лишь однажды, на вопрос, пью ли я через шарф, я кратко ответил, что у меня не бывает тремора (дрожания рук и других членов), но не сдержался и похвастал своим глазомером: разливаю, мол, грамм в грамм на любое количество стаканов…
Пить через шарф (ремень, пояс) придумали те страдальцы, руки которых по утрам ходят ходуном, и людям решительно невозможно похмелиться, потому что они буквально проносят мимо рта или вовсе расплескивают драгоценное лекарство…
Поистине изумительна изобретательность пьяниц: в оном прискорбном случае надобно на запястье правой руки завязывать петлю, перекидывать шарф, а лучше ремень или пояс от женского платья через шею и подтягивать стакан ко рту плавным, но быстрым движением. Один виртуоз, у которого и в трезвом состоянии руки выделывали отчаянного трепака, учил желающих бриться при помощи этого замечательного метода.
Меня упросили показать свое искусство. Мне выставляли произвольное количество любых одинаковых стаканов, кружек, чашек, и я разливал по ним воду, но из водочной бутылки. Результат неизменно приводил зрителей в восторг.
Я в полной мере познал обременительность всенародной славы. Поток жаждущих узреть чудо не иссякал, и каждый второй был Фома неверующий и норовил вложить персты, то есть проверить результат мензуркой, после чего раздавалось восторженное: «Грамм в грамм!»
Наконец, в даре, ниспосланном мне свыше, пожелали удостовериться врачи. Гипнотизер толкал меня своим мощным взглядом под руку, но у него ничего не вышло. Он признал мою победу словами: «Вы – очень опасный человек!»
Никто, кроме Аркаши Чернова, и думать не хотел вылечиться.
Впрочем, и я надеялся выздороветь, но очень уж неуверенно.
В углу у самой двери лежал мой сверстник, Виктор Буряков. От него исходил мощный поток энергии именно алкогольного безумия.
Он был сыном милицейского генерала, давно махнувшего на него рукой; но мать и, насколько помнится, старшая сестра не отступились от него.
Виктор успел посидеть по замечательной статье «притоносодержательство» на двоих с сыном известного профессора, проходившего в оны годы по делу врачей-вредителей и знакомого мне по дачному соседству.
Буряков лечился в одиннадцатый раз и был уверен, что рано или поздно умрет в психушке, и это его ничуть не огорчало.
Он рассказывал, что у него транспортный психоз, напиваясь, он садился на поезд (самолет, пароход) и перемещался в пространстве в неведомом направлении. Самое интересное, уверял очарованный странник, оказаться в совершенно незнакомом городе без копейки в кармане и выпутываться из щекотливого положения.