Странно, но меня напугала не столько возможная смерть, сколько нелепость и унизительность подобной кончины…
А на следующий день учудил Михалыч, повелитель «Ундервудов».
Он выбрался через дырку в заборе, напился, упал на улице, и милиция вернула его по принадлежности – на нем был фирменный фрак с надписью на спине «15-я психбольница» и уточнением на рукаве – «17-е отделение».
Михалыч просто вывернул ватник наизнанку, в винном магазине на него не обратили внимания, а вот опытные каширские менты быстро разобрались, кто он и откуда.
Повелитель «Ундервудов» умирал, во всяком случае, нам так казалось – он был темно-багрового цвета, хрипел, его сотрясали судороги и приступы рвоты, все вокруг было залито блевотиной. Он был без сознания.
Его уложили под капельницу на его собственное место, видимо, нам в назидание.
Смотреть на него было невыносимо.
Володю Монина, который шлялся из палаты в палату, рассказывая, как его короновали в президенты, изобличили в подстрекательстве – это действительно он подбил Михалыча, уверяя, что эскулапы гонят туфту, нам дают какую-то дрянь, а антабус продают налево.
Володя провел в больнице полжизни, и Михалыч ему поверил.
Михалыч пообещал принести Монину беленькой и красненького, а вот теперь умирал посреди палаты.
Монина дежурный врач распорядился попотчевать «сульфой» квадратно-гнездовым методом, его уложили «козлом» – животом на клеенку в процедурной, он орал дурным голосом, но ему мало кто сочувствовал.
Склонных к побегу зафиксировали, т.е. привязали к койкам, а за Ершовым установили постоянное наблюдение, видимо опасаясь бунта.
Я, от греха, ушел в столовую, где с напарником приступил к выпуску стенгазеты, которая до меня скучно называлась «За трезвость», а теперь: «Либо пить – либо жить».
Внимание больных и медперсонала привлекал большой кроссворд на алкогольно-лечебную тематику, карикатуры и мои душераздирающие передовицы о разных гранях порока.
Пока мой напарник, Наум Кричевский, рисовал большой граненый стакан самой непривлекательной наружности с утопающим в нём жалкого вида алкоголиком с лицом Юрия Николаевича Сударева, я начал сочинять стихотворные подписи под карикатуры.
Наум был талантливый художник, но спился, и на хлеб и водку зарабатывал оформлением витрин в магазинах: к революционным праздникам было особенно много работы – он декорировал бутафорские колбасы и сыры кумачом, художественно располагая среди пламенных складок ткани и плавленых сырков портреты основоположников и верных последователей.
Однажды, оставленный в булочной на ночь без присмотра (нельзя же напиться в булочной, но Наум напился), он создал портрет Карла Маркса из различных сортов печенья, пряников и сушек, панно неотразимой художественной силы.
Его таскали в КГБ, но директора магазинов от его услуг не отказались, и он потом выручал меня в трудные минуты.
Стакан мне понравился, особенно Сударев в нём, и я сочинил подпись под Маяковского: «Людей погибло в том стакане поболее, чем в Тихом океане».
Другая моя подпись: «Не стыдися, пьяница, носа своего – он ведь с нашим знаменем цвета одного!» была отвергнута как политически незрелая.
Я профессионально сверстал газету: поклеил колонками машинописные материалы, оставив место для фотографий; Наум изобразил линейки, отбивки и посетовал:
– Были бы фотки – можно было бы вешать…
Помяни чёрта – а он уже здесь!
– Вы просите фото, их есть у меня!
Петя-«Лейка», прозванный так, потому что описание всех превратностей своей жизни он неизменно начинал словами: «Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец подарил мне трофейную «Лейку»…», был хороший фотограф, но человек сомнительный, втируша и стукач.
Работал он в конторе «добрых услуг», дело было хлебное. Снимал «Лейка» (строго по прейскуранту) выпускные классы, группы детских садов, семейные торжества. Начальство ему благоволило и пускало попастись на сочных заливных лугах свадеб и похорон.
Непосредственно перед тем, как оказаться в нашей компании, Петя снимал свадьбу, которую играли уж как-то необыкновенно широко.
Когда свадьба вовсю пела и плясала, «Лейку» усадили за отдельный столик и предложили выпить и закусить. Видимо, хозяева оказались чрезмерно хлебосольными…
Вернувшись к прерванной съемке, Петя неожиданно выхватил микрофон у тамады.
Едва он произнес обязательную фразу про подаренный трофейный фотоаппарат, свадьба замолкла и остановилась, почуяв приближение дежурного скандала.