Через четверть часа я понял, насколько плохи мои дела: лед не пускал меня к берегу, я не смог ни вылезти на лед, ни нащупать мелкое место, чтобы встать и отдохнуть, ибо силы кончались.
Едва я пытался опереться о кромку льдины, она ломалась под моей тяжестью, я рубил ее руками, и, когда я очередной раз добрался до слов: «тот первым в родимую бухту вернется…», я ощутил ногами дно.
Еще минут десять понадобилось, чтобы выбраться на твердую землю.
Пошатываясь и дрожа от усталости, вступил я на снежную равнину, от меня шла испарина: невольно вспомнилось: «какая сила в нем сокрыта…»
Впереди было видно какое-то одноэтажное здание, окруженное несколькими скирдами.
Мелькнула беспощадная мысль: «В Москве ли я?»
При ближайшем рассмотрении скирды оказались автобусами, здание – конечной станцией, и я начал догадываться: это не улица Цюрупы, и крепкого свежезаваренного чая мне не пить.
В одном из автобусов собрались водители, работал двигатель, пахло бензином и выхлопной трубой, было сильно накурено.
«Где я, в каком городе?» – хрипло спросил я, подражая классическим образцам.
И все взоры разом уставились на меня, наступила гнетущая тишина.
Вид мой был дик. С меня текло, и на полу сразу образовалась изрядная лужа.
– Ты откуда такой красивый? – наконец спросил меня кто-то.
– Я только что переплыл реку, и мне надо согреться.
Мне уступили место у двигателя.
Все молчали, затем кто-то резонно заметил:
– Здесь нет никаких рек. Это Очаково. Вот что, – говоривший, видимо – бригадир, обратился к одному из шоферов, – ты едешь первым рейсом, отвези его на метро «Университет» и сдай ментам.
У меня не было сил возражать.
Набившиеся на маршруте в автобус люди рядом со мной не садились (с меня продолжало течь) и старались ко мне не приближаться.
Скоро я очутился в линейном отделении милиции метрополитена, мне поставили стул посреди комнаты, вызвали женщину-врача.
Собралось человек шесть, и все они смотрели почему-то на мои ноги. Поглядел на них и я: на мне были полуботинки без шнурков, чужие.
Даже дети в стране советов, знали строки Галича:
– Ты, стало быть, реки зимой переплываешь? – весело спросил меня лысый майор.
– Там, где их нет, – заметил другой офицер.
И кто-то беззлобно хохотнул:
– Морж в пальто.
– Покажите мне ваши руки, – приказала врач.
Я разделся. Она осмотрела и спросила:
– Вы пытались вскрыть вены?
– Что вы! – возразил я. – Позвольте вам все объяснить.
– Ты сначала мне объясни, кому шнурки подарил, – сказал майор.
И я, ничего не утаивая, поведал им свою скорбную повесть.
Когда я умолк, в комнату вошел пожилой старшина и что-то зашептал майору на ухо.
– Так ты не беглый? – спросил меня майор.
– Боже упаси. Вот мой домашний телефон, в доме сын Илья и бабушка Мария Федоровна. Жена уехала в командировку в Ярославль.
Я знал, что только притворным смирением и лживым раскаянием можно тронуть их волосатые сердца.
Баба Маня, собственно, была самым слабым звеном в деле моего освобождения, но я понял, что без нее не обойтись.
Она иной раз заговаривалась, с телефоном обращалась, как с живым существом, объясняла ему, куда собралась звонить, и подробно излагала содержание своего предстоящего монолога.
А что, если она спросонья не поймет, о чем идет речь или испугается слова милиция? Недаром, когда мы, бывало, собирались с Женей в кинотеатр «Тбилиси» на последний сеанс, она всегда спрашивала: вы билеты не забыли? ключи взяли? а паспорта?
В первый раз Женя удивилась:
– А зачем паспорта?
– А вдруг облава.
Но баба Маня не подкачала, лысый майор коротко, но толково допросил ее, и обратился ко мне совсем по-свойски.
– Что же ты сразу про бабку не сказал? А то наплел тут целый роман, сочинитель моржовый.
– Ты вот что, – это уже старшине, – отвези его домой.
Доро́гой водитель мрачно молчал, он, видимо, считал, что я – плут и выжига, сумевший запорошить глаза начальству.
В семь утра я вошел домой.
Баба Маня попеняла мне на меня же за ночное отсутствие. Не обращая внимания на её попреки и сетования, я принял горячую ванну, выпил два стакана крепкого свежезаваренного чая с лимоном и медом, отправил Илью в школу, постелил себе чистое белье и уснул сном праведника.
Проснувшись, я, сколько мог, почистил пальто, повесил его на плечиках над ванной, успокоил бабу Маню, изложив ей в высшей степени благонамеренную и фантастическую версию своих ночных похождений, где самым ярким эпизодом было спасение утопающей благородной вдовы с двумя бедными сиротами.