Однажды отец, страдая поутру, долго рылся в карманах в поисках зарплаты и немалых денег за халтуру. Мать молча не сводила с него ледяного взгляда. Через некоторое время отец отошел от пальто, поглядел на него оценивающе, как художник на натуру и недоуменно пробормотал:
– Странно. А ведь пальто-то не моё…
Найти владельца приблудного верхнего платья, а с ним и деньги, конечно же, не удалось, потому что отец решительно не помнил собутыльников.
Баба Маня достала свои сбережения и молча отдала их маме.
Вообще, бабушка была настолько не приспособлена к жизни, что меня, когда я повзрослел, время от времени ставило в тупик: как она вообще выжила в невообразимо суровое время.
Бабушка по маме, Лидия Семеновна, была крендель совсем из другого теста.
Она родилась в Санкт-Петербурге в семье печника.
Казалось бы, с кособокой большевистской классовой точки зрения, получалась у нашего семейства вполне благонадежная родословная: один прадед – столяр-краснодеревщик, другой – печник, но обобщенный взгляд на вещи плох тем, что не различает подробностей, а именно там обычно прячется дьявол.
Столяр был монархистом, а печник…
Помните: Ленин и печник.
Вот, вот, только не Ленин, а царь.
В Зимнем дворце, в Большом Екатерининском дворце в Царском Селе, во дворцах Петергофа сохранялось печное отопление.
В октябре 1917 года вокруг Зимнего дворца не было никаких баррикад – просто поленницы дров, о чем сочинители врак про штурм Зимнего дворца, конечно же, знали, но что поделаешь – хотелось чего-нибудь героического.
Мой прадед Семен был царский печник, так сказать лейб-печник.
Он был шеф-инспектор царских печей, но иной раз, чтобы размяться, сам ваял что-нибудь изразцовое.
Я уже упоминал, что царь Николай Второй имел один талант: он мастерски пилил и колол дрова, ну, а с кем дружить дровоколу, как не с печником, у них всегда найдётся, о чем покалякать…
Такие непростые пролетарии. По какую сторону баррикад они бы оказались?
Но прадед Семен, как и Феодосий, умер молодым. Он заболел скоротечной чахоткой.
Баба Лида всем и каждому прямо с порога объявляла, что окончила девятилетку – это была первая полная средняя школа, созданная Советской властью в 1918 году.
Впрочем, отвлеченных знаний баба Лида обнаруживала ещё меньше, чем баба Маня.
Людей со средним образованием в двадцатых-тридцатых годах было мало, и они, как правило, становились маленькими начальниками.
До войны баба Лида работала диспетчером на заводе «Авиаприбор», единственном в СССР, что с военной точки зрения было крайне неосмотрительно.
Жили баба Лида, ее мама, моя прабабушка, и ее дочь, моя мама, в отдельной трехкомнатной квартире (что упоминалось бессчетное число раз) на одной из Красноармейских улиц (бывшие Роты или Линии Измайловского полка).
Как они оказались в этой квартире – непонятно.
Если это была квартира прадеда, их бы неминуемо уплотнили, то есть подселили бы к ним «жилтоварищей». Стало быть, квартира была жалована отцу моей мамы за заслуги перед советской властью. Но какое положение он занимал в таком случае и куда сгинул?
За всю жизнь я не услышал ни единого слова ни от мамы, ни от бабы Лиды о родном своём дедушке (несмотря на все расспросы) – о времена, о нравы!
На фотографии 1939 года, где мама в летной форме, кто-то отрезан маникюрными ножницами.
Но кто это был, узнать мне не удалось.
Это было время, когда каждому было что скрывать: монархизм, знакомство с царем; дворян, попов и буржуев в родословной, родственников за границей, репрессированных родственников, свойственников и друзей, пребывание на оккупированной территории или в плену.
Один советский писатель и номенклатурный чиновник заболел.
Необходимо было хирургическое вмешательство, но он упорно отказывался лечь на операционный стол, обрекая себя на гибель.
Припертый к стенке родной женой, он признался (через двадцать с лишним лет!), что страшится не операции, а общего наркоза, так как может проговориться, что осенью сорок первого года три дня был в немецком плену.
Бежал из концлагеря, выкопал зарытые документы, с другими окруженными пробился к своим; воевал, несмотря на то, что по состоянию здоровья был освобожден от призыва, честно работал и был до потрохов предан советской власти, но трепетал!..
Было это после ХХ съезда, осуждения культа личности и уже после XXII съезда КПСС, когда Сталина изъяли из Мавзолея.
Вся беспорочная жизнь и три дня плена, где он был неразличим в общей серой массе страдальцев, его никто не допрашивал, в списочный состав он был включен под вымышленной фамилией…