«Пьяный проспится, дурак – никогда», – говорила тетя Маня.
Но если отец не засыпал сразу, он начинал говорить и речь его, как пламенные выступления Фиделя Кастро в шестидесятые годы, могла продолжаться многие часы.
Даже в таком, сильно затуманенном состоянии рассудка, он никогда не вспоминал свою до-армейскую жизнь, и хотя иной раз всплывали кое-какие любопытные детали, в целом сюжеты были знакомые.
Мама иногда забирала Лиду и уходила к Чернышевым на чердак, а я становился именно тем главным слушателем из зала, к которому и обращается опытный оратор или актер.
Но я плохо подходил для этой роли, потому что мучительно хотел спать.
Монологи произносились ночью или, чаще, под утро, когда спать хочется невыносимо, и я засыпал даже стоя.
Однажды я схватил графин с водой и ударил отца по голове. Удар был такой силы, что горлышко графина раскололось, и я порезал руку. Струи моей светлой крови смешивались с водой и темной кровью отца.
Баба Маня словно окаменела, а отец бросился ко мне, смыл кровь с моей руки водой все из того же графина, порез оказался глубоким.
Отец не протрезвел, но действовал четко: была призвана Елена Михайловна, которая быстро и ловко обработала мне рану, наложила повязку и сказала, что к Склифосовскому (15 минут пешего хода) меня вести не надо, так как зашивать руку не обязательно.
Отец не ложился, но замолчал; происшествие напугало нас обоих; рука сильно болела, но заснул я мгновенно.
Маме мы дружно наврали про то, как я разбил графин и порезал руку, а отец наплел, как он разбил голову.
– Ложь во спасение, – подвела итог баба Маня.
После начала войны батальон, в котором служил отец, был направлен на Лужский рубеж строить укрепления, а через месяц воинскую часть отца погрузили в эшелон и повезли, но не на Запад, а на Восток.
В мае 1941 года в Красной армии происходила замена документов рядового и сержантского состава – старые личные удостоверения меняли на личные удостоверения нового образца (шило на мыло, так как ни в старом, ни в новом документе не было фотографии).
Получив в канцелярии роты новый документ, отец увидел, что графа «воинская специальность» заполнена неправильно, и он возведен в машинисты бронепоезда.
Липовый машинист потребовал исправить ошибку, но батальонный писарь отказал: мы, сказал он, столько бланков запороли, нас начальство загонит за Можай… В сентябре – дембель, походи три месяца машинистом, а в московском военкомате тебе напишут правильную учетную карточку.
Отец согласился, но в начале августа он вместо демобилизации вместе с товарищами сидел в эшелоне, пункт назначения которого был никому из солдат не известен.
Когда прошли Мгу, два «мессера» нагнали поезд, обстреляли его, и эшелон остановился в чистом поле.
Из состава никого не выпустили, а по вагонам с головы и хвоста двигались навстречу друг другу комендант эшелона и его помощник со стрелками комендантского взвода.
Они проверяли документы.
Ознакомившись с удостоверением моего отца, озабоченный комендант заметно повеселел и сказал солдатам, интересовавшимся причиной остановки:
– Сейчас поедем.
В тамбуре он сообщил отцу, что паровозная бригада убита и что отец, как машинист бронепоезда, поведет состав.
– А помощников, – пообещал комендант, – мы тебе сейчас найдем.
Папа не сразу понял, что никто его объяснений про то, как собственно он стал машинистом, да еще бронепоезда, слушать не станет.
Комендант был краток:
– Саботаж в военное время – расстрел на месте. Но тебе мы окажем честь и выведем на насыпь…
В это время помощник коменданта появился с настоящим машинистом, и отец решил, что он спасен.
Но человек полагает, а Господь – располагает…
Машинист, черный жилистый мужичонка, похожий на жука, клялся и божился, что в его документах допущена ошибка.
– Обоих придется расстреливать, – рассудил комендант.
– Какого черта! Ты сам говорил, что ты машинист! – горячился помощник коменданта.
– Да, я машинист, но…
– Вот канитель! Выводи их наружу, – комендант был настроен решительно.
Но и насыпь не образумила саботажников: похожий на жука, наконец, договорил фразу:
– Я машинист, но парового крана. А паровоз вести не могу…
Отец настаивал на том, будь он хоть трижды машинист бронепоезда, но без бригады с паровозом не справиться.
На что он надеялся, он и сам не знал.
– Товсь! – скомандовал комендант, но в это время помощник привел еще одного машиниста.
Его слова об ошибке в документах все, включая конвой, встретили нервным смехом.
– Я кочегар паровоза, а они меня в машинисты определили, эвон куды метнули. Я не самозванец какой…