Ее удивляла и забавляла моя приверженность к предмету, который в мужской школе не почитался за нечто серьезное и требующее внимания.
– Хороший почерк – умение, которое может пригодиться в жизни, а она длинная. Кроме того, четкое и ясное написание – признак уважения к тем, кто должен будет читать ваши рукописи, – наставляла меня учительница «с седыми прядками».
Я получал неизменные пятерки, в том числе за поведение и прилежание – была и такая графа в нашей табели, чем медленно рыл себе яму.
Когда, со временем, родительница начала находить в дневнике иные, кроме пятерок, отметки, она восприняла это как кощунство, попирание идеалов нашего общества и поругание её святых надежд, упований и чаяний.
С Марией Александровной у меня в первом классе была связана такая история.
На мой день рождения мама подарила мне книгу некоего американского писателя (уж не Говарда ли Фаста, который впоследствии оказался подлецом и был разоблачен как грязный предатель) про американского мальчика Джимми, конечно же, негра.
У мальчика Джимма тоже был день рождения, и его негритянская мама подарила ему новую рубашку и деньги на торт.
Дальше шло описание всех больших и малых неприятностей, которые претерпел негритенок в свой праздник – и все из-за цвета кожи.
Рубашку ему порвали, торт размок под дождем, так как белый кондуктор прогнал малыша на крышу автобуса: салон только для белых…
Я был интернационалист и имел суровое, но доброе сердце.
Я подбил товарищей по первому классу собрать посылку для Джимми, и отправить ее на адрес писателя-коммуниста в США.
Адреса я не знал, но это меня не смущало: писатели – люди известные, а уж он передаст гостинцы негритенку. Откуда-то я знал, что посылки за границу идут с международного почтамта на улице Кирова. Оставалось только написать адрес на английском языке, и я обратился к Марии Александровне.
Но она мою затею неожиданно не одобрила:
– Ты не подумал о том, что будет с Джимми и его мамой, когда они получат посылку из Советского Союза. Ты знаешь, как американские империалисты относятся к нашей стране? – спросила меня учительница.
Мне это было хорошо известно, более того, я слышал стихи Симонова про Америку по радио и запомнил их с голоса:
– Вот и подумай, как могут расисты расправиться с Джимми и его мамой за то, что они переписываются с пионерами из СССР.
Я похолодел – я едва не подвел Джимми под месть ку-клукс-клановцев с их белыми балахонами, факелами и крестами – уж мне ли их было не знать.
Мы еще не были пионерами, но ходили упорные слухи, что из-за напряженной международной обстановки нас примут в пионеры в конце первого класса.
Нас приняли во втором, но международная обстановка не стала проще.
Мария Александровна никак не могла мне сказать, что если мы ватагой заявимся на международный почтамт с посылкой в Америку, то неприятности, скорее всего, будут вовсе не у негритенка Джимми, а у наших родителей.
Но она сделала вполне уместную рокировку, и мы, группа товарищей, сами съели сушки, баранки и два кекса, превратившихся в сухари, за здоровье Джимми.
Когда мы, в сильно изменившемся составе, заканчивали седьмой класс, наша классная руководительница, немка Амалия Генриховна, сказала нам:
– Мария Александровна умирает, у неё рак, но это незаразно. Вы бы навестили её, что ли, – но никто идти не захотел, кроме меня и одной девочки, Берты.
Она, как легко догадаться, вовсе не училась у Марии Александровны, но сидела со мной за одной партой и была в меня влюблена, о чем я догадывался.
Она угощала меня бутербродами с докторской колбасой и тянучками «Коровка». У нее бывали бутерброды с ошпаренной брынзой, которую у нас в доме не покупали, а мне она нравилась.
Все необходимые на уроках инструменты и принадлежности: циркули, линейки, транспортиры, угольники, лекала, контурные карты, атласы – всё у неё было в двойном количестве, на свою и мою долю.
Я тоже потчевал Берту своими завтраками, бывал у неё дома, но нежных чувств к своей верной рыжей подружке не испытывал.
И что они льнули ко мне всю жизнь, эти подносчицы патронов?
Немка дала Берте из классных денег двадцать рублей на цветы, но я подобрал царский букет на Сельскохозяйственной выставке, а две десятки забрал себе на текущие расходы.