Родное пепелище

Эти песни были прекрасны не потому, что они учили благородству чувств, чести, верности, ответственности – это можно делать плохо и неумело, они были прекрасны, потому что были совершенны, в них не было назидательности, а звучало сильное и искреннее чувство.

И именно эти песни в своих скромных жилищах за небогато, но щедро накрытым столом пел народ: родственники, друзья, подруги, люди разных поколений.

Народ принял эти песни как свои, будто он сам их сочинил, а Блантер, Мокроусов и другие лишь положили на ноты его, народа, заветную мелодию, а Фатьянов и Исаковский лишь угадали слова, созревшие в душах миллионов людей, исстрадавшихся и в войне, и в мире, и чающих радости и любви:

Осенние листья шумят и шумят в саду.
Знакомой тропою я рядом с тобой иду.
И счастлив лишь тот, в ком сердце поет,
С кем рядом любимый идет…

В фильме Юрия Егорова «Простая история» есть жуткая сцена – деревенские, совсем молодые еще вдовы навзрыд поют за бутылкой водки:

Всё, что было задумано, то исполнится срок, –
Не погаснет без времени золотой огонёк!

Мороз по коже, выть хочется.

В праздник, по памятным датам собирались не столько выпить-закусить, но спеть заветные, любимые песни.

Я не помню, чтобы звучали в застолье песни о Сталине-Ленине, партии и борьбе за советскую власть.

Но «Сормовская лирическая», «Каким ты был, таким остался», «На крылечке твоем», «Когда умчат тебя составы», «Одинокая гармонь», «Осенние листья шумят и шумят в саду», «Милый друг, наконец-то мы вместе» пели обязательно.

И в наступившем молчании («тихий ангел пролетел, милиционер родился») чей-нибудь отчаянно высокий женский, обязательно женский голос заводил:

Вот кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идет,
На нем защитна гимнастерка,
Она с ума меня сведет.На нем погоны золотые
И яркий орден на груди,
Зачем, зачем я повстречала
Его на жизненном пути.

И такая безнадежная тоска звенела в этом голосе: милого-то нет, это всё пустые мечты, и ничего уже не будет, и надежды никакой не осталось, а милый ее лежит в братской могиле около некой деревни Крюково, у безымянной высоты.

А как пели! Большая часть этих домашних компаний – была готовые церковные хоры, какие голоса, какие крест-накрест перечеркнутые судьбы.

Учитывая возрастной состав посетителей, радист не забывал и про «Чибиса»: «У дороги чибис, у дороги чибис…»; и про «Марш нахимовцев», и про ветер:

А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете
И все на свете песенки слыхал.
Кто привык за победу бороться
С нами вместе пускай запоет.
Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет, тот всегда найдет!

Иногда над катком звучал незнакомый, необыкновенно привлекательный голос: «Аникуша, Аникуша, знала бы страдания мои», так жалобно выводил незнакомый певец, или залихватский «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый», а знаменитый романс в неожиданном варианте был и вовсе неподражаем:

Был день осенний, и листья грустно опадали,
В последних астрах печаль хрустальная жила.
Грусти тогда с тобою мы не знали –
Ведь мы любили, и для нас весна цвела.

Я, конечно, не знал, что это – Петр Лещенко, певец с мировым именем, трогательный, пошловатый в меру, и бесконечно музыкальный, скончавшийся в тюрьме румынской госбезопасности в 1954 году.

Это вам не лирическая колхозная «Загудели, заиграли провода, мы такого не видали никогда» или «На деревне расставание поют, провожают гармониста в институт» в исполнении, между тем, самого Сергея Яковлевича Лемешева.

Еще один волшебный голос и волшебная мелодия: Вадим Козин, «Осень»:

Осень, прозрачное утро.
Небо как будто в тумане,
Даль из тонов перламутра,
Солнце холодное, ранее…Не уходи, тебя я умоляю, -

Кто этого не слышал именно в исполнении Козина, тот, почитай, ничего не слышал и прожил молодость напрасно.

Вообще, с нашими певчими сидельцами приключались занятные истории.