Жуковский смотрел на Дмитриева — высокого, сильно облысевшего, с холодно-насмешливыми, чуть косящими глазами, и душа его замирала: перед ним был прославленный автор песни «Стонет сизый голубочек…» и других, блестящих сатир «Модная жена», «Чужой толк», патриотических стихотворений «Освобождение Москвы» и «Ермак», философского «Размышления по случаю грома», столь памятного Жуковскому. Антонский робел и краснел перед Дмитриевым, пансионеры тоже смущались, но знаменитый поэт, не замечая этого, слушал молча и строго.
Однажды на заседание пришел Карамзин. Жуковскому поручено было приветствовать его похвальной речью. В ней отметил Жуковский все, что составляло славу Карамзина. В заключение продекламировал его стихотворение «Песнь мира». Но и Карамзин был холодно-вежлив. Собрание оставило его равнодушным.
…Весной 1799 года Андрей Тургенев кончил курс в университете и, получив «университетский градус», поступил на службу в Главный архив Коллегии иностранных дел, располагавшийся тогда в Петроверигском переулке на Маросейке, в древних каменных палатах. На службу он являлся редко, ему случалось не бывать там недели по две, зато он продолжал посещать университетские лекции.
По воскресеньям у Тургеневых собирались Андрей Кайсаров, Алексей Мерзляков и Жуковский. Мерзляков с Андреем Тургеневым начали переводить драмы Шиллера «Коварство и любовь», «Разбойники» и «Дон Карлос». К переводу «Дон Карлоса» они привлекли Жуковского. В этом же году Андрей Тургенев начал перевод «Страданий молодого Вертера», они и это стали переводить втроем.
— В деятельности буде, м искать себе веселья, счастья! — восклицал Андрей Тургенев. — Будем полезны сколько можем!
Вот где возникал тот литературный союз, то творческое общество, которое действительно было нужно Жуковскому! Союз свободный, вдохновенный, с многообразными интересами.
В сюртуках и шляпах а ля Нельсон (больших треуголках с позументом) они бродили по всей Москве, бывали у Симонова монастыря, в Марьиной роще, взбирались на Мытищинский водовод, сиживали в кофейне Муранта на Ильинке, где собирались актеры, студенты и профессора университета.
Потом наступили для Жуковского последние каникулы: он уехал в конце июня в Мишенское, увозя с собой «Дон Карлоса» и «Вертера», чтобы переводить свою долю. Андрей Тургенев договаривался с издателями. «Жуковский! — писал он в Мишенское. — Переводи прилежнее, чтобы поспеть к сроку». Сам он занимался еще и окончательной доработкой перевода драмы Шиллера «Коварство и любовь», которую собирался отдать в театр.
Осенью все они съехались в Москве: Тургеневы прибыли из симбирской деревни, Мерзляков из городка Далматова Пермской губернии, куда ездил к родителям — отец его был купцом, — Жуковский из Мишенского, а Кайсаров из деревни на Воробьевых горах, где нанимал летом избушку вместе с Семеном Родзянко.
Этой осенью Андрей Тургенев познакомился с бывшим воспитанником Университетского благородного пансиона конногвардейцем Александром Воейковым. Воейков был говорлив, любил выпить чего-нибудь крепкого, но он понравился Андрею открытостью характера и, главное, он сочинял стихи — в основном переводил с французского. Он ополчался на тиранов, шумно спорил о политике и звал друзей к себе — у него был дом на Девичьем поле, ветхий деревянный особняк с садом. Жуковский в 1799 году не бывал у него, но Андрей Тургенев и Мерзляков несколько раз гостили у Воейкова и рассказывали потом, что он славный парень и хорошие пирушки им задавал.
В июне 1800 года в пансионе был выпускной экзамен. Жуковский получил именную серебряную медаль, был признан лучшим учеником, и решено было имя его поместить на мраморной доске в списке отлично кончивших пансион в разные годы, — доска висела в вестибюле главного входа.
Окончил учение вместе с Жуковским и Александр Тургенев, который вступил юнкером в Главный архив Коллегии иностранных дел, где служил его брат. Этот архив был местом привилегированным и попасть туда было трудно: служба в нем открывала молодым людям хорошие перспективы: они со временем могли стать дипломатами, поехать в чужие страны… Но у Жуковского не было никакой протекции, поэтому он не смог получить ничего лучшего, как место приказного в бухгалтерском столе Главной Соляной конторы: уже с 21 февраля 1800 года он числится служащим этого учреждения.
Он встретил это назначение невесело. «Что ж, — пытался он утешиться, — надобно же где-нибудь служить и быть полезным отечеству! А как только будет возможно, я брошу контору и стану литератором. Буду издавать журнал, заработаю этим денег и, как Карамзин, поеду в чужие края по своей воле — учиться, видеть знаменитых людей, города и страны!»
Глава четвертая
ДРУЗЬЯ НЕБЕСНЫХ МУЗ!
ПЛЕНИМСЯ ЛЬ СУЕТОЙ?
ПРЕЗРЕВ МИНУТНЫЕ УСПЕХИ,
НИЧТОЖНЫЙ ГЛАС ПОХВАЛ,
КИМВАЛЬНЫП ЗВОН ПУСТОЙ -
ПРЕЗРЕВШИ РОСКОШИ УТЕХИ.
ПОЙДЕМ ВЕЛИКИХ ПО СЛЬДАМ!
1
Жуковскому исполнилось семнадцать лет. Он оставил пансион — правда, не совсем еще: в декабре 1800 года он должен будет явиться на публичный торжественный акт для произнесения речи и декламации своих стихов. Жил он в доме Юшкова. Марья Григорьевна Бунина прислала ему для услуг — и вообще «закрепила» за ним — одного из своих молодых лакеев, Максима Акулова, парня лет двадцати, неразговорчивого, но ловкого. Жуковский, получивший звание городового секретаря, должен был во все дни недели, кроме воскресенья, ходить в присутствие.
По пансионской привычке он вставал в пять часов утра, одевался, пил чай и два-три часа работал за бюро: он переводил по заказу книгопродавца Зеленникова роман Августа Коцебу «Мальчик у ручья, или Постоянная любовь»,[41] — это была трудоемкая и долгая работа. В предыдущем году Александру Тургеневу удалось устроить на сцену театра Медокса свой перевод комедии Коцебу «Несчастные». Теперь пришел черед Жуковского — дирекция московских театров приняла переведенную им комедию Коцебу «Ложный стыд»; она выдержала несколько постановок. Эту пьесу он закончил общей песнью персонажей, заставив их произносить слова Шиллерова гимна:
Он распахивал окно, выходящее в небольшой зеленый дворик; там, с полуобвалившейся кирпичной ограды, свешивались темные плети перепутанного вьюна. В утренней солнечной тишине раздавался петушиный крик. Приятно посвистывали синицы. Хмурился: пора убирать черновики, отправляться в контору… И все равно, надев шляпу и натянув перчатки, он с удовольствием шел по Пречистенке и через Ленивку на Моховую, а там через Неглинный мост на Ильинку: Соляная контора находилась на углу Ильинки и Юшкова переулка.
Высокий, тонкий, незаметно для самого себя улыбающийся, он бодро шагал по улицам. Но как только он входил в мутную атмосферу конторы, его охватывало отвращение: ободранные столы и конторки, треснувшие и покоробившиеся шкафы чуть ли не времен Петра — все полно серых и синих бумаг и папок, закапанных клеем и свечным воском. Главный директор — Николай Ефимович Мясоедов — взял новичка на особенную заметку и часто, даже слишком часто, приходил о нем справляться. Он рассматривал бумаги, переписанные Жуковским, вглядывался в них, далеко отставя руку с листом, и, брезгливо щуря глаза, качал головой. Жуковскому кланялся сухо, почти незаметно.
41
Переведенный Жуковским роман в оригинале имеет другое название: «Die jungsten Kinder meiner Laune» (приблизительно — «Мои последние причуды», —