Долго разбирал вечером книги. Разложил рукописи, развесил гравированные портреты Грея, Юнга, Флориана и Карамзина. Распахнул окно: луна вышла из-за темного гребня листвы, пепельные облачка невесомым флером перетягивались через нее. Так прошел его первый день в родном Мишенском.
3
Жуковский не спеша переводил «Дон Кишота», занимался самообразованием. Сшив тетрадь из больших синих листов, он надписал на обложке: «Историческая часть изящных искусств. I. Археология, литература и изящные художества у греков и римлян». Принялся делать выписки из книг. Завел тетради для выписок по философии и для занятий немецким языком, который знал пока еще недостаточно глубоко. В черновике — альбоме с застежками — делал планы будущих стихотворений, намечал что перевести.
Вскоре из Москвы прислана была ему изданная Поповым книжка: «Четыре времени года. Музыка сочинения г. Гайдена». Здесь было напечатано переведенное Жуковским либретто немецкого писателя Ван-Свитена для оратории Гайдна, сделанное по мотивам поэмы Томсона «Времена года».[52] И Томсон и Гайдн горячо любимы были в молодом тургеневском кружке. Андрей Тургенев писал друзьям из Вены, что ему посчастливилось видеть Гайдна, который дирижировал в концерте своими произведениями: «Я с величайшим наслаждением слушал, чувствовал и понимал всё, что выражала музыка».
Андрей прислал Жуковскому и Мерзлякову портреты Шиллера и Шекспира. Александр Иванович Тургенев, уехавший учиться в Геттингенский университет, послал брату Андрею «для раздачи друзьям» Шиллерову «Орлеанскую деву». Жуковскому Александр писал: «Всегда, идучи с профессорской лекции, пожалею, что нет со мной любезнейшего Василья Андреевича. Какое бы удовольствие было для тебя слушать у Бутервека эстетику или историю у Шлёцера! Нельзя ли тебе приехать сюда? Право, славно бы зажили!» Мерзляков звал Жуковского в Москву, жалуясь, что они с Воейковым остались одни.
Андрей Тургенев слал друзьям свои стихи, которые восхищали их совершенством формы, мрачной силой мысли.
«Это будет великий поэт, — думал Жуковский, читая стихи Андрея, — ему открылось что-то такое, что еще никому не ведомо».
В июле 1802 года в тринадцатой книжке «Вестника Европы» Жуковский нашел «Элегию» Андрея Тургенева с примечанием Карамзина: «Это сочинение молодого человека с удовольствием помещаю в „Вестнике“. Он имеет вкус и знает, что такое пиитический слог». Жуковский был так очарован стихотворением своего друга, что вытвердил его наизусть.
Уже первые строки поражали:
Обе строки начинаются с «у» — воют, как осенний ветер. И «мертвящая рука» Осени хотя и напоминала «зари багряную руку» Ломоносова, но более впечатляла. В стихотворении чувствовался дух Юнга и Грея, особенно — стихотворения Грея «Элегия, написанная на сельском кладбище», которое не совсем удачно перевел Жуковский. Вот, вот оно, Греево настроение у Тургенева:
Андрей Тургенев в этом стихотворении обращается к Карамзину:
Это был отзвук споров о Карамзине, который — вслед за французскими просветителями — считал, что добрый человек может быть счастлив своей добродетелью, неизменными добрыми качествами души среди страдающего, изменяющегося мира.[53]
…Боль о других! И вдруг, думая об «Элегии» Тургенева, понял Жуковский, что у Грея меланхолический, одинокий певец есть несчастный друг людей… Он добр, но несчастен. Несчастен, потому что добр. И еще Жуковский понял, что на место певца в стихотворении Грея он должен поставить себя. Он должен не просто перевести элегию, а именно пережить, перестрадать ее — здесь, в Мишенском. Андрей словно пелену снял с его глаз. Вторая попытка перевода элегии Томаса Грея увиделась ему как начало поэтической работы, несмотря на все написанное и напечатанное. Мало увидеть Грея в Грее, нужно увидеть его в приокской природе — как крестьян Грея в крестьянах полей, окружающих Мишенское. «Это будет моё! — говорил себе Жуковский, идя в сумерках по парку. — И я сам буду тот певец уединенный, о котором говорит Грей».
Жуковский спустился в ложбину; перед ним возвышались поросшие кустарником огромные валы древнего городища: один из углов — как башня — возвышался над темной пеной шумящих листьев. Жуковский полез наверх. Сколько раз он забирался сюда мальчишкой, играя в рыцаря Гюона! Сколько раз обозревал отсюда широкий луг, ограниченный рекой Вырой, словно сказочную страну… Справа, совсем близко, грозно шевелилась под свежим вечерним ветром дубрава Васьковой горы. Из полутьмы дышало в лицо Жуковскому огромное пространство родной ему земли. Вдруг озарила его мысль: «Здесь надо поставить простую ротонду, деревянную беседку! Нет и не будет места лучше для русского Грея… Тут буду я один с птицами, цветами и небом».
…Он сделал чертеж, и два плотника из села соорудили нехитрое здание: подсыпали повыше холм, хорошенько утрамбовали землю, ошкурили несколько нетолстых сосновых бревен, изготовили свежей осиновой дранки на крышу. Чудесно пахла светлая эта беседка, и как весело было в ней, когда пришли сюда на «новоселье» все шесть девиц Юшковых и Вельяминовых и с ними мадемуазель Жоли! Они нарвали тьму цветов на широких валах городища и увили ими всю беседку, и на столик, где Жуковский собирался писать, тоже насыпали цветов. Жуковский был счастлив. Оказалось, что отсюда, как и с балкона усадебного дома, виден Белев. Внизу, прямо под беседкой, пролегала проселочная дорога. Мужик, ведший в поводу гнедую лошадь, остановился и долго, задрав бороду, с детским любопытством разглядывал беседку, хоровод барышень и смуглого «турчонка» в белой рубахе.
Почти каждое утро — исключая дождливые дни — шел сюда Жуковский с книгами и тетрадями. Весь август он отдал элегии Грея. Он был в непреходящем состоянии вдохновения. Каждый вечер он возвращался сюда в предзакатное — свое любимое — время. Перевод? Ну да, перевод английских стихов и русской натуры в стихи; вот начало элегии «Сельское кладбище», как оно стало складываться у Жуковского:
52
Томсон Джеймс (1700–1748) — английский поэт, автор описательной — пейзажной — поэмы «Времена года», новаторской для своего времени и вызвавшей множество подражаний в других странах.
53
В. К. Кюхельбекер, перечитывая в крепости «Вестник Европы», пишет в дневнике 2 июля 1832 г.: «С удовольствием я встретил в „Вестнике“ известную элегию… Андрея Тургенева. Еще в Лицее я любил это стихотворение, и тогда даже больше „Сельского кладбища“, хотя и был в то время энтузиастом Жуковского». В лицейском стихотворении А. С. Пушкина «Осеннее утро» перефразировано начало элегии Тургенева; Пушкин так начал стихотворение: «Уж осени холодною рукою…».