Трижды у Елизаветы Дементьевны рождались и умирали в младенчестве девочки.
Тем временем в семье Буниных происходили свои события. Старшие дочери вышли замуж: Авдотья — за Дмитрия Ивановича Алымова, Наталья — за Николая Ивановича Вельяминова. Вельяминовы уехали в Тулу, Алымовы — в Кяхту, куда ее муж назначен был начальником таможни; Авдотья Афанасьевна упросила родителей, чтобы с ней в Кяхту отпустили младшую сестру, Екатерину. А в 1781 году сын Буниных Иван, кончавший учение в Лейпцигском университете, умер от простуды.[18] С родителями осталась только тринадцатилетняя Варвара.
Афанасий Иванович часто покидал усадьбу, так как ему приходилось ездить в Белев и Тулу по долгу службы: он был белёвским градоначальником и предводителем дворянства в Белёвском уезде.
29 января 1783[19] года Елизавета Дементьевна Турчанинова родила сына. Афанасий Иванович попросил своего приятеля Андрея Григорьевича Жуковского быть восприемником мальчика при крещении и усыновить его, — конечно, формально, так как сам Бунин не имел права дать своему «незаконному» сыну свое имя. А так как Жуковский был дворянин, то и мальчик, названный при крещении Василием, получил дворянство.
Марья Григорьевна, конечно, не могла простить Афанасию Ивановичу его «грех», но по доброте своей разрешила дочери Варваре выступить в роли крестной матери.
Елизавета Дементьевна относилась к Марье Григорьевне с искренней любовью. Несмотря на свои магометанские понятия о браке, она чувствовала себя виноватой, а настоящий-то виновник — Бунин — пропадал в Туле, Москве и вообще делал вид, что ничего не произошло. Марья Григорьевна, потерявшая недавно сына, уже подумывала: как бы прибрать новорожденного младенца в свои руки; все же как-никак он братец покойному Ивану… И Сальха — Елизавета Дементьевна — словно угадала эти ее тайные желания: в один из весенних дней, когда покрылись молодыми листочками деревья парка, она вошла в дом и смиренно положила мальчика на пол, к ногам Марьи Григорьевны. Обе заплакали, обнялись, и Марья Григорьевна сказала:
— Как родного воспитаю.
3
Вася рос барчонком: Марья Григорьевна приставила к нему кормилицу и двух нянек и сама постоянно возилась с ним. Чуть унесут его куда, она уже беспокоится и спрашивает дочь:
— Варенька, где же твой крестник? Я уж соскучилась.
Но вот и Варвара вышла замуж — за Петра Николаевича Юшкова, и уехала сначала в Москву, а потом в Тулу. Мальчик остался один. Женщины — а их был полон дом — наперебой баловали его.
Он бегал по комнатам, прятался под кровати и в шкафы, играл на дворе с собаками, любил сидеть у кружевниц, слушая их песни и сказки. Тут же часто сидел с ним Андрей Григорьевич Жуковский, который рисовал для кружевниц узоры. Жуковский уводил мальчика гулять в парк и позволял ему там сколько угодно бегать и шуметь.
В 1785 году Афанасий Иванович записал двухлетнего Жуковского сержантом в Астраханский гусарский полк.
Вскоре у Васи в Мишенском появились подружки — две девочки. Одна — дочь скончавшейся в родах Натальи Афанасьевны Вельяминовой, другая — дочь Варвары Афанасьевны Юшковой, настолько слабая, что никто не верил в то, что она выживет. Марья Григорьевна взяла внучек, выходила их и оставила у себя. Обеих девочек звали Анютами.
Теперь дети росли втроем.
Летом — в Мишенском, зимой — в Москве, в доме Юшковых — в Пречистенской части, в приходе Успенья на Могильцах, — в 1812 году весь этот квартал выгорел и потом был застроен по другому плану. В Москву отправлялись, по обыкновению богатых бар того времени, с лакеями и поварами и с огромным обозом, везя все необходимое — всякие припасы, даже мебель. Назад возвращались по последнему санному пути. Елизавета Дементьевна тоже ездила с ними в Москву. Вася звал ее по имени-отчеству, а Марью Григорьевну — бабушкой, так же как звали ее Анюты.
Одна из них — Анна Петровна Юшкова[20] — оставила в своих воспоминаниях такой портрет Жуковского-ребенка: «Он был строен и ловок; большие карие глаза блистали умом из-под длинных черных ресниц; черные брови были как нарисованы на возвышенном челе; белое его личико оживлялось свежим румянцем; густые, длинные черные волосы грациозно вились по плечам; улыбка его была приятна, выражение лица умно и добродушно».
Летом в Мишенском гостили и другие внучки Буниных — они приезжали со своими няньками и гувернантками. Появлялись и прочие родственники. В доме становилось весело. Вася командовал девочками, а они охотно ему подчинялись — все, от пяти до пятнадцати лет. Он строил их во фрунт, водил по парку, ставил на часы, бегал с ними в овраг за село, где над шумным родником Гремячим возвышалась деревянная часовня-беседка; здесь всегда было много крестьян, приходивших к источнику за особенно чистой, как считалось — целебной, водой. Дети — на луг, где косят сено, в поле, в дубовую рощу у страшной Васьковой горы — искать разбойничью пещеру, на речку Выру, которая шумит в прохладе ивняка, а за ними — няньки, гувернантки, Елизавета Дементьевна.
Когда Васе исполнилось шесть лет, Афанасий Иванович привез из Москвы учителя-немца, да, кажется, вышла при этом какая-то ошибка, так как немец при ближайшем рассмотрении оказался не учителем, а портным. Однако этот портной — его звали Еким Иванович — вышел из коляски с важным видом, высокомерно огляделся и спросил:
— Где будет мой комнат?
Его поселили вместе с учеником во флигеле, где жил и Андрей Григорьевич Жуковский. Вася должен был учиться немецкому языку и счету. Андрей Григорьевич журил Афанасия Ивановича:
— Ты, Афанасий, видишь ли… не подгулял ли в Москве-то, ведь ты кого привез? Гм… Вральмана! Ты посмотри на него; послушай, говорит-то как! А уж рожа-то, Афанасий, ох тупа!
Афанасий Иванович усмехался:
— Ну что ж, что Вральман… А баловаться не даст!
Все недоумевали: не подшутил ли над ними Бунин? Марья Григорьевна не делала ему — как всегда — никаких упреков, но ходила хмурая и скучала без мальчика, которым завладел немец.
Еким Иванович страстно увлекался стрекотом кузнечиков. В первые же дни своей жизни в Мишенском он сделал из цветной бумаги затейливые домики, наловил при помощи дворовых ребятишек кузнечиков и поселил их в эти домики, которые развесил по четырем окнам большой классной комнаты. Кузнечики наполняли комнату своей «музыкой» и шуршали бумагой, а немец-учитель стоял то у одного окна, то у другого, чуть-чуть улыбаясь узким ртом и иногда с удовлетворением произнося: «Гут». Занятия шли при неумолчном верещании несчастных насекомых.
Андрей Григорьевич жил за стеной классной комнаты и невольно слышал все, что там происходило. Кузнечики шумели, Еким Иванович ворчал на ученика, а иногда хлопал его линейкой по пальцам. Мальчик плакал, а немец ругался еще пуще.
Однажды в классной комнате поднялся такой скандал, что Андрей Григорьевич не выдержал и открыл дверь. Немец был в неописуемом гневе, топал ногами и размахивал розгой, а его ученик, обливаясь слезами, стоял на полу — голыми коленями на горохе, держа в руках книгу.
18
Есть другая версия его смерти: по словам Е. И. Елагиной, сын Буниных Иван неожиданно умер уже по возвращении в Мишенское, во время помолвки его с дочерью графа Орлова, известного фаворита Екатерины II, приятеля Бунина. У него «лопнула жила» от потрясения, так как отец принуждал его жениться на Орловой, а он любил девицу Лутовинову.
20
В замужестве — Зонтаг; впоследствии она стала детской писательницей. Годы ее жизни 1787–1864.