Вдруг остановился и прислушался. Кукуруза изредка всплескивала каким-то листом, но не этот шорох привлек его внимание. Пошел и вновь остановился: не могло же ему показаться, что поблизости плачет ребенок. И вправду — уже совсем ясно послышался хриплый плач, и недалеко от дороги. Угасло у Балка лунное настроение, сунул руку в карман — на месте ли пистолет, выданный ему во время войны. Шел через кукурузу осторожно, с вытянутой вперед рукой, и, когда возле него шевелился лист или стебель, звук казался громче, словно душу царапал.
Плач затих, и Балко остановился. По-прежнему светило над ним, по-прежнему затаенно и таинственно белело вокруг, однако не думал обо всем этом, будто не замечал. Вот опять послышался сдавленный плач, какой-то писк — и Балко кинулся на эти звуки.
— Стой! — крикнул, хотя ему только показалось, что кто-то убегает. Он даже остановился и шею вытянул, чтобы лучше присмотреться. — Стой, стрелять буду!
Уже не слышалось никакого шелеста, тишина вокруг залегла глубокая, словно ненастоящая. Балко прошел еще немного вперед и отшатнулся: лежал на земле сверток, маленькое сморщенное личико светилось бессмысленными глазенками. Какую-то минуту младенец помолчал и опять заплакал. И тогда Балко вновь услышал, как кто-то бежит через кукурузу.
— Кто там? А ну, вернись! — крикнул, присматриваясь. Но ничего не заметил — убегали, наверно, пригнувшись, да и не близко…
Ребенок умолк, перепуганный криком. Балко смотрел на него сверху вниз и все почему-то не мог нагнуться. Еще не ощущал ни гнева, ни злости, которые — знал уже свой характер — вот-вот в нем взорвутся. Просто стоял над ребенком и смотрел на него, оторопев от этого происшествия, пораженный его неожиданностью. Стоял и не знал, что делать.
И злость все-таки взорвалась в нем. Потому что не послышалось ему — кто-то убегает, не привиделось! И вправду убегали, дождавшись, пока кто-нибудь подойдет к ребенку! Значит, не просто бросили, не просто потеряли в кукурузе, а даже ждали, чтоб нашли младенца, надеялись, что подберут! Мать ведь, наверно, сидела тут, ожидала… Ах, гадина, ах, сука!.. И Балко выругался сквозь зубы, и злость его бухала в нем, аж губы дрожали.
У маленького блестели мокрые губенки и мокрые щеки. Был он курносенький, верхняя губка вздернута, словно приклеилась к носу, и черной ямкой открывался пустой ротик.
— Эй, ты там! — крикнул Балко в поле. — Ты, продажная! Вернись, забери своего ребенка, а то пристрелю.
Ему ответила тишина. Младенец тоже молчал. Кукуруза даже не шелестела. Луна вверху катилась круглая и большая, равнодушная ко всему.
— А как же, — произнес Балко, — буду я вам подбирать детей! У меня своих пятеро, я своих не разбрасывал, а сам растил, теперь они у меня вон какие… Черта смаленого, черта лысого, черта задрипанного! — ругался, а ругань была какая-то беззлобная, не выражала всего того, что сейчас гневило человека.
Решительно пошел через кукурузу, ломая ее, и она трещала под ним отчаянно, взвизгивала. Этот крик кукурузы почему-то тешил его, придавал ему больше уверенности, и он бубнил:
— Сидела и ждала, чтобы подошел человек! Вот это мать!.. Попалась бы мне в руки… Собака своих детей не бросает, а тут… человеку можно? — Повернулся и крикнул: — Кукушка ты проклятая!
Лунная тишина лежала в полях, словно только что родилась на свет. И вдруг в этой тишине вновь раздался детский плач — и ножом полоснул Балка, остановил его. Стоял Балко и слушал плач.
— Наверно, и она слушает, — произнес вслух и опять выругался сквозь зубы. — Заберу! — решил. — Не оставлю! А ее найду, не спрячется, как бы ни пряталась. Найду — и будет ей такое, что всю свою жизнь проклянет.
Решительно шел назад, и вновь вокруг него кричала кукуруза.
— Ты чего шумишь, прилипало! — с сердцем сказал ребенку. — Не шуми, ты ж еще ничего не понимаешь. Не оставлю я тебя, возьму, зверь и тот бы взял, а я ведь человек.
Поднял сверток с земли, смотрел на ребенка: господи, ну кто ж это мог дойти до такого? В их Збараже или в Новой Гребле додумался кто? Кукуруза эта меж двумя селами, как раз посередине младенец лежит. Нес его к дороге и говорил:
— Кто ж это отрекся от тебя? Разве ты в чем-нибудь виноват? Ни в чем не виноват, а выбросили, как старую галошу. Есть у тебя отец? Не знаешь? Наверно, нет, раз очутился в кукурузе. Видно, тяжко было твоей матери, иначе не выбросила бы. А другим разве легко? Другим не легче, но они своих детей по полям не разбрасывают. Ничего-ничего, найду я твою мамочку распроклятую, поговорим с нею…