В 1969 году я написал статью о Григоренко, тронутый его подвигом. Это было главной причиной моего ареста.
В апреле 1971 года я написал статью о Буковском. Это было главной причиной моего ареста в следующем месяце.
Мой адвокат Залесский передал мне слова следователя: «Может быть, мы прекратили бы дело. Но его статья о Буковском носит такой вызывающий характер, что оставить ее без последствий мы не можем».
Сейчас они оба (и Григоренко и Буковский) на свободе. Оба опубликовали свои воспоминания. Воспоминания небезынтересные. Мне в них не нашлось места. Я для них обоих оказался слишком незначительной величиной. Чем это объяснить? Ответ дает И. С. Тургенев.
Однажды Верховное Существо вздумало задать великий лир в своих лазоревых чертогах.
Все добродетели были позваны им в гости. Одни добродетели… мужчин он не приглашал… одних только дам.
Собралось их очень много — великих и малых. Малые добродетели были приятнее и любезнее великих, но все казались довольными и вежливо разговаривали между собой, как приличествует близким родственникам и знакомым.
Но вот Верховное Существо заметило двух прекрасных дам, которые, казалось, не были знакомы друг с дружкой.
Хозяин взял за руку одну из этих дам и подвел к другой.
«Благодетельность, — сказал он, указывая на первую. — Благодарность», — прибавил он, указав на вторую.
Обе добродетели несказанно удивились. С тех пор как свет стоял — а стоял он давно — они встретились в первый раз.
Декабрь 1878 г.
Обе прекрасные дамы не встретились и за письменным столом Григоренко и Буковского. Пора катарсиса осталась у них обоих далеко позади.
В эту зиму происходит еще одно событие: основание так называемого Сахаровского комитета. Помимо самого академика, туда вошло двое членов: Андрей Твердохлебов и Валерий Чалидзе.
Первоначально я отнесся к этому известию неодобрительно. Мне казалось, что наличие двух однотипных организаций распылит и без того недостаточные силы движения, вызовет нежелательное соперничество, которое может перейти в конкуренцию. Сама идея «профессорского» комитета мне не очень нравилась, — для меня это ассоциировалось с П. Н. Милюковым и заправилами кадетской партии.
В этом духе я дал в декабре 1970 года интервью представителю НТС.
Однако в апреле мне пришлось сблизиться с Валерием Яковлевичем Чалидзе (секретарем комитета — наполовину грузином). Общение наше произошло на почве судебного дела верующих Нарофоминска (простых, хороших русских людей), которые требовали открытия храма в этом подмосковном городе, где не было ни одного храма. Местная газета облила их грязью. Они подали в суд за клевету. Первоначально это дело вел мой недавний оппонент г-н Цукерман, а после его отъезда выступал в суде я. Сын старого юриста, я быстро вошел в роль.
С Валерием Чалидзе, или (как его тогда называла вся Москва по титулу его отца) с князем, я находился в тесном контакте. И он на меня произвел прекрасное впечатление. Впоследствии, совершенно неожиданно, ему пришлось сыграть некоторую роль в моей судьбе.
А 8 мая 1971 года прозвонил звонок!
В это утро я в хорошем настроении (стояла прекрасная погода) пошел в магазин. Затем подошел к газетному ларьку. У ларька ко мне подошел неизвестный с неприятным лицом. Он сказал: «Вы Левитин?» И протянул мне книжечку, из которой явствовало, что он агент угрозыска.
После этого он сказал: «Очень прошу вас проехать со мной в отделение милиции».
Подъехал легковой автомобиль. Я понял. Прозвонил звонок.
Я вновь (уже в четвертый раз) стал арестантом.
Глава девятая. У занесенного окна
Итак, 8 мая 1971 года я очутился вновь у занесенного окна. В тюрьме. На этот раз на довольно продолжительный срок. На два года. «Детский срок», — как говорили в пятидесятых годах.
«Да вы почти уже на воле», — говорили мне заключенные в 1971 году, получившие по «Указу (за хищение)» по 15 лет.
«Два года. Это ужасно!», — говорила жена.
«Теория относительности», — говорил Эйнштейн.
8 мая 1971 года я был доставлен в Бутырки, уже в третий раз. Опять все то же: анкеты, клетушки (так называемый бокс), осмотры, бани, подъем на какой-то этаж, камеры.
На этот раз меня посадили с двумя хулиганами: одним убийцей и одним расхитителем. Камера небольшая — на четырех человек Я пятый. На полу.