Недавно я стал крестным отцом девушки-еврейки, поэтессы, вольнолюбивого человека, которая написала перед крещением следующие строки:
Петр Григоренко и его товарищи идут по жизни прямой дорогой, и я верю, что она приведет их к Богу, как привела уже многих вольнолюбивых людей, которые принимают крещение и присоединяются к Церкви в эти дни.
Но они дороги мне и сейчас, какие они есть, и неверующими. И я считаю их братьями своими во Христе — во Христе, грядущем на вольную страсть.
Среди верующих людей есть представление о политике, что она является чем-то низменным, слишком земным, отдаляющим от Бога. «Я не могу без отвращения слышать о политике», — сказал мне недавно один молодой священник, встретившийся со мной в вагоне электропоезда. Так говорят мещане в рясах, но не так говорит истинно церковное сознание. Церковное мировоззрение хорошо выражено в известной русской легенде о святом Касьяне и о святителе Николае, архиепископе Мир Ликийских.
Шли однажды два святителя к Богу в белоснежных ризах, символизирующих их душевную чистоту, а по дороге им попался мужичок, который вытаскивал завязшую в грязи телегу. Глянул на него святой Касьян и прошел мимо, ибо не захотелось ему марать в грязи свою чистую ризу. А святитель Николай помог мужику и пришел к Господу в одежде, облепленной грязью. И Господь сказал святителям: «Ты, Касьян, за то, что не помог мужику, будешь праздноваться раз в четыре года, а ты, Николай, за то, что помог, будешь праздноваться не один, а два раза в год».
И действительно, святитель Николай не боялся грязи, и он не боялся вмешиваться в политику: он спасал невинных людей, осужденных на смертную казнь, посещал тюрьмы, вступался за обиженных, боролся со всякой несправедливостью, откуда бы она ни исходила… И потому ставит его наша Церковь на одно из первых мест среди святых угодников Божьих «Друг Христов и вторый Петр явился еси, отче…», — восклицает она словами песни шестой канона святителю.
А эгоистичных и теплохладных, которые равнодушны к людским страданиям, изблюет Господь из уст Своих и прогонит прочь от Лица Своего и в этой жизни и в будущей.
Но чего хочет Григоренко, чего хотят его товарищи, из-за чего они страдают?
Начнем со второстепенного — с того, что послужило непосредственным поводом для ареста П. Г. Григоренко и И. Я. Габая, — с дела крымских татар. Скажу для начала несколько слов о своем восприятии этой проблемы. Мой отец был до революции мировым судьей в г. Баку, и ему была присуща психология колониального чиновника со всеми его слабыми сторонами — и прежде всего великоросский шовинизм, сопровождавшийся пренебрежительным отношением ко всем «инородцам» (не исключая и евреев, из которых он сам вышел). Особенно пренебрежительно Эммануил Ильич относился к татарам. И, к своему стыду, должен признаться, я воспринял от него подобное же отношение к татарам. Я помню, с каким неприязненным чувством я, будучи молодым учителем, отнесся к вновь назначенному директору школы только потому, что она была татарка. О крымских татарах я имел самое смутное представление и никогда о них не думал. Но в 1944 году произошел случай, который заставил меня остро почувствовать горе крымских татар.
1 мая 1944 года я поехал в дом отдыха под Ташкент в качестве корреспондента последних известий при Узбекском радиокомитете. Администрация приняла меня хорошо и поместила в одну комнату с начальником крупного строительства какого-то предприятия. И вот что рассказал мне начальник:
— Плохо у меня было с рабочей силой. Совсем плохо. Местность безводная, проклятая. Пустыня. Кто поедет? Совсем я горел, но выручили крымские татары.
— Как так?
— Да так. Привезли несколько эшелонов. Мужики, бабы, старухи, маленькие дети. Я им говорю: «Идите работать». — «Не пойдем». — «Ах, так. Ладно. Помещения не даю. Карточек не даю. Ничего не даю». А там ни сельсовета, ничего нет. Я — хозяин. Посидели три дня — половина пошла работать. Посидели неделю. Все пошли. Ну, тут я их и запряг. План выполнили. И орден получили.