Союз требует: «ввести подлинно свободные и демократические выборы», «настоящей свободы слова, печати, собраний, митингов, демонстраций и союзов де-факто», «не преследовать за убеждения», «издать все произведения, написанные советскими писателями», «ликвидировать незаконную, антиконституционную цензуру», «усилить борьбу с уголовной преступностью».
Кроме сообщения об организации Союза, листки содержат информационные сообщения из жизни страны и г. Владимира.
«Хроника» приводит отрывок из листка «Молодость» № 2:
«Во Владимире сотрудники КГБ тоже продолжают бесславные „традиции“ сталинизма. Сотрудники Владимирского управления КГБ несколько раз угрожали лагерем Председателю Союза независимой молодежи В. Борисову и распускали про него гнусную клевету.
Владимирские КГБ-шники не брезгуют даже воровать. Правда, они сами не воровали, а заставили двух малодушных людей выкрасть у В. Борисова два его рассказа (один рассказ был закончен, другой нет).
Даже среди партийных работников еще жив вредный дух сталинизма. Так, первый секретарь горкома КПСС Лапшин, от имени КГБ и партийных властей, в присутствии секретаря парткома химзавода Афанасьева, запретил В. Борисову вообще говорить о политике, пригрозил ему концлагерем и сказал, что КГБ будет следить за ним всю жизнь.
Первый секретарь Владимирского обкома КПСС Пономарев отказался беседовать с В. Борисовым после того, как он узнал о том, что В. Борисов сказал, что он — Пономарев — „отгородился от народа МВД — высокой стеной, и народ видит только из окна машины, когда проезжает куда-нибудь“. Обидчивый оказался Пономарев — не любит, когда его критикуют.
В мае этого года Владимир Борисов, рабочий, по образованию филолог, подвергся обыску, после которого был насильственно помещен в городскую психиатрическую больницу. Через некоторое время в городе распространились листовки, рассказывающие о Союзе независимой молодежи и о судьбе его председателя. Гласность оказала некоторое действие. Одного из организаторов Союза вызвали в горисполком и провели довольно мирную беседу о Союзе. Друзьям Борисова разрешили видеться с ним в больнице. Как они узнали при свиданиях, Борисову делали какие-то сильно действующие уколы, хотя он был положен в больницу „на обследование“. Администрация больницы, испуганная тем, что это стало известно, обещала выпустить Владимира Борисова 30 июня. Сведений о том, выполнено ли это обещание. Хроника не имеет».
(Из «Хроники текущих событий» № 8, напечатано в журн. «Посев», 2-й спец. выпуск, декабрь 1969 г., с. 34.)
Печальна была участь Владимира Борисова. (Не путать с его однофамильцем и тезкой — членом Инициативной группы, ныне находящимся в Париже).
Владимира, когда он был в психиатрической больнице, кололи разными медицинскими препаратами, поместили его с буйными помешанными, избивали и издевались над ним так, как может издеваться грубое хамье в провинциальной больнице, уверенное в своей безнаказанности. Нервы Борисова были напряжены до последней крайности. И вот последняя капля. Ему дали свидание с матерью, простой, деревенской женщиной, которую уверили, что сын ее… американский шпион, продавшийся американцам за миллион долларов.
Когда мать допустили к сыну, она упала перед ним на колени и с рыданиями стала умолять: «Сынок, оставь, зачем тебе эти деньги».
Нервы Владимира Борисова не выдержали. В ту же ночь он повесился.
Мир праху твоему, добрый, хороший русский молодой человек. Да падет и его кровь на головы палачей.
В это же время продолжается активность крымско-татарского движения. В начале июня 1969 года в Москве состоялось Международное совещание коммунистических и рабочих партий, где Брежнев пытался замазать щели, образовавшиеся между советской и западноевропейскими коммунистическими партиями. Ему частично это тогда удалось.
6 июня, на второй день Совещания, в самом центре Москвы, на площади Маяковского, крымские татары устроили демонстрацию. Наряду с обычными лозунгами крымско-татарского движения о возвращении в Крым, во время демонстрации был развернут плакат надписью: «Свободу генералу Григоренко». К этому плакату была пришпилена фотография генерала. Демонстрация получилась довольно внушительная.
Я о ней услышал на совершенно противоположном конце Москвы, в Коптеве, от людей, не имеющих никакого отношения не только к нашему движению, но и вообще к какой бы то ни было политике. Это было знаменательно. Стало быть, демонстрация достигла своей цели.
Услышав о демонстрации, я поспешил к Якирам, но не на их московскую квартиру, а в квартиру на Рязанском проспекте, где проживала тогда дочь Якира Ирина с мужем Юлием Кимом (это совсем недалеко от моего домишки — почти через дорогу).