И маленькая Дикая Тварь различила вдалеке окна собора, освещенные для вечерней молитвы, и услыхала песнопения людей, взмывающие ввысь, к вратам Рая, и представила ангелов, скользящих вверх-вниз. Тогда со слезами и словами благодарности попрощалась она с Дикими Тварями, родичами эльфов, и упрыгала прочь, к сухой зеленой земле, держа душу в руках.
И загрустили Дикие Твари о том, что ушла она, — впрочем, долго грустить они не умели, ибо не было у них душ.
У края болот маленькая Дикая Тварь задержалась на миг, глядя на воды, где вверх и вниз подпрыгивали болотные огоньки, а затем приложила душу слева к груди чуть выше сердца.
И в тот же миг превратилась она в прекрасную юную женщину, продрогшую и испуганную. Из тростников сделала она себе подобие платья и побрела на свет огней стоящего неподалеку дома. Она толкнула дверь и вошла и увидела фермера и его жену, сидящих за ужином.
Жена фермера отвела маленькую Дикую Тварь, наделенную душою болот, в свою комнату, и одела ее, и заплела ей волосы, и вновь сошла с нею вниз, и дала ей поесть — в первый раз за всю свою жизнь та вкусила пищи. А после жена фермера принялась расспрашивать гостью.
— Откуда ты пришла? — полюбопытствовала она.
— Из болот.
— С какой стороны? — спросила жена фермера.
— С юга, — отвечала маленькая Дикая Тварь, только что обретшая душу.
— Так там же непроходимые топи, — заметила жена фермера.
— Вот-вот, — отозвался фермер.
— Я жила в болотах.
— Кто же ты? — спросила жена фермера.
— Я — Дикая Тварь, в болотах я обрела душу; мы — родня эльфийского народа.
Обсудив все это позже, фермер и его жена сошлись на том, что гостья, должно быть, цыганка, которая сбилась с дороги и слегка повредилась в уме от голода и холода.
Этой ночью маленькая Дикая Тварь спала в доме фермера, но только что обретенная душа ее бодрствовала всю ночь, грезя о чуде болот.
Едва над пустошами засиял рассвет, озарив дом фермера, девушка выглянула из окна, и увидела мерцающую водную гладь, и постигла сокровенную красоту топей. Ибо Дикие Твари просто любят болота и знают их вдоль и поперек; она же теперь поняла тайну их бесконечных просторов и зловещее великолепие гибельных омутов, обрамленных яркими смертоносными мхами, и подивилась, сколь властен северный Ветер, что налетает с неведомых, обледеневших земель, и изумилась стремительному круговороту жизни, когда дикие птицы крылатым вихрем спускаются вечерами к болотам, а с рассветом уносятся к морю. И почувствовала она, что над ее головою, выше фермерской крыши, раскинулись необозримые райские кущи, где, может статься, в этот самый миг Бог задумывает рассвет, ангелы тихо играют на лютнях и солнце величаво встает над миром, чтобы радость хлынула на поля и болота.
Все, о чем помышляли небеса, было ведомо и болотам, ибо синева болот вобрала в себя синеву небес, а очертания огромных облаков в небе стали очертаниями болот; и там и тут пробегали мгновенные пурпурные реки, заплутавшие меж золотых берегов. И несокрушимое воинство тростника выступало из мрака, насколько хватал глаз, с развевающимися на ветру вымпелами. А из другого окна увидела она огромный собор, что собирал воедино всю свою тяжеловесную силу, вознося ее башнями ввысь, за пределы болот.
И сказала она:
— Никогда, никогда я не покину болот!
Час спустя она с величайшим трудом оделась и спустилась вниз, чтобы во второй раз в жизни сесть за стол. Фермер и его жена были люди добрые и научили ее правильно есть.
— Надо думать, цыгане понятия не имеют о ножах и вилках, — говорили они потом друг другу.
После завтрака фермер пошел повидать настоятеля, жившего неподалеку от собора; вскоре он вернулся и отвел маленькую Дикую Тварь, только что обретшую душу, к настоятелю в дом.
— Вот эта девушка, — молвил фермер. — А это — настоятель Мернит. — И ушел.
— А! — сказал настоятель. — Ты, как я понимаю, заблудилась прошлой ночью в болотах. Ну и ночка же выдалась — в такую ночь не приведи Господь заплутать среди топей!
— Я люблю болота, — отозвалась маленькая Дикая Тварь, только что обретшая душу.
— Не может быть! Сколько же тебе лет? — спросил настоятель.
— Не знаю, — отвечала она.
— Ты должна знать свой возраст, — заметил настоятель.
— Мне, верно, около девяноста, — отвечала она, — или чуть больше.
— Девяносто лет! — воскликнул настоятель.
— Нет же, девяносто веков, — поправила она. — Мне столько же, сколько болотам.
И она поведала настоятелю свою историю — как захотелось ей стать человеком, и поклоняться Богу, и обрести душу, и познать красоту мира и как прочие Дикие Твари создали для нее душу из осенней паутины, тумана, и музыки, и причудливых воспоминаний.
— Если это правда, — молвил настоятель Мернит, — ты поступила очень дурно. Вряд ли Господь задумал наделить тебя душой. Как тебя зовут?
— У меня нет имени, — отвечала она.
— Придется подобрать тебе христианское имя и фамилию. Как бы ты хотела зваться?
— Песнь Камышей, — отвечала она.
— Это не подойдет, — сказал настоятель.
— Тогда я бы назвалась Грозный Северный Ветер или Звезда Заводей, — предложила она.
— Нет, нет и нет, — отозвался настоятель Мернит, — это совершенно исключено. Мы бы могли назвать тебя мисс Раш [1], если хочешь. Как тебе понравится — Мэри Раш? Нет, пожалуй, лучше дать тебе еще одно имя:
скажем, Мэри Джейн Раш?
И вот маленькая Дикая Тварь, наделенная душою, согласилась на предложенные ей имена и стала Мэри Джейн Раш.
— Надо бы подыскать тебе какую-нибудь работу, — сказал настоятель Мернит. — А пока можешь жить здесь.
— Я не хочу никакой работы, — отвечала Мэри Джейн, — я хочу поклоняться Богу в соборе и жить у края болот.
Тут вошла миссис Мернит, и до ночи Мэри Джейн оставалась с ней в доме настоятеля.
Так благодаря только что обретенной душе она постигла красоту мира: как выплывал он, сумеречный и равнинный, из туманной дали и ширился, переходя в разнотравные луга и пашни, вплоть до самых окраин старинного города с остроконечными крышами; вдали, среди полей, высилась одинокая старая мельница, ее добротные крылья ручной работы все вращались и вращались, не останавливаясь, под вольными ветрами Восточной Англии. Совсем рядом дома с остроконечными крышами, надежно укрепленные на крепких брусьях, бывших деревьями в незапамятные времена, накренились и нависали над улочками, гордясь друг перед другом своей красотой. А еще дальше, ярус за ярусом, поднимаясь и громоздясь все выше и выше, вздымая башню за башней, возносился собор.
И видела она, как по улицам медленно и неторопливо ходят люди, а между ними, невидимые для взоров, перешептываясь, но так, что живые не слышат их, скользят призраки далекого прошлого, занятые лишь давно ушедшим в небытие. А везде, где улицы вели на восток, в промежутках между домами открывались взорам бескрайние топи — словно музыкальный аккорд, причудливый, странный, что настойчиво повторяется в песне снова и снова, — аккорд, который играет на скрипке только один музыкант, не берущий других нот, — смуглолицый, с прямыми волосами и бородатым лицом, с длинными повисшими усами, — и никому не ведомо, из какой земли пришел он.