— Мать приходила, — сообщил чемоданщик Фасхи. — Я говорю: «Если твой парень не побрезгует, то через три месяца научится делать чемоданы».
Дамир только усмехнулся.
— Может, ты и прав, — быстро согласился чемоданщик Фасхи, но обиды ему не удалось скрыть. — Тебе к шапочнику Ибраю надо идти — в самый раз.
Дамир опять усмехнулся и пошагал дальше. Он увидел, как на площадь въехал на своей полуторке Мишка-цыган и, высунувшись в окошечко, стал слушать спор торговца березовыми дровами и покупателя. Торговец кивал то на дрова, то на тощую унылую лошадку и доказывал, что ему нет резона везти дрова за речку по кривым разбитым улочкам, а лучше продать тому, кто живет поближе. Тогда Мишка-цыган посигналил чуть и кивнул покупателю.
Дамир подошел к Мишке, когда дрова были сняты с повозки и погружены в кузов автомобиля.
— Привет, Дима, — оживленно сказал Мишка. — Я слышал, ты себе дельце подыскиваешь? Айда ко мне стажером!
Дамир покачал головой, совсем так, как на предложение Робика поехать в город Фрунзе.
— Да, никак, он и шофером не хочет? — услышал он удивленный голос и увидел пимоката Зевакина. — Может, отец ему наследство большое оставил?
Из-под навеса крикнули:
— Ты спроси, Зевакин, может, он по дворам пойдет тряпье собирать?
— Или, может, коней красть надумал?
— А жену чем будешь кормить?
— Что, ты сам показываешь кино?
Назавтра он опять был на сенном базаре. С Робиком они сидели в тени огромного фургона, запряженного волами. Робик угощал пирожками с требухой. Потом он убежал куда-то, а вернувшись, лег возле огромного колеса.
Дамир начал подремывать, когда вдруг услышал возгласы: «Держи! Во-он, держи-хватай зимогора»! — и увидел, что прямо к фургону бегут пимокат Зевакин, сапожник Шавкет, а за ними еще с пяток завсегдатаев базара и вопят почем зря. Он ощутил толчок в спину и, плохо соображая, что делает, вскочил, ошеломленно глядя на подбегающую толпу.
— Беги! — пронзительно крикнул Робик, и он рванул за Робиком, не чувствуя за собой вины, а только отвращение к вчерашним обидчикам.
Он ведь ни в чем не был виноват, а базарники — не могли же они заподозрить его в краже! — однако преследовали. Пимокат Зевакин и сапожник Шавкет гнались за Робиком, а остальные бежали именно за ним, только за ним.
Он резко остановился и повернулся к преследователям.
— Чего надо?
Те остановились и точно боялись подступиться к нему. Один из них, известный маклер Харун, ответил:
— Да мы хотели догнать тебя и спросить: не хочешь ли ты сделаться карманником?
— Или, может, ты хочешь быть гармонистом?
Он крикнул, задыхаясь от возмущения:
— Болваны! Дураки!.. Чего надо?.. Болваны!
Он изнемог, но у него хватило сил выпрямиться, приложить ладонь ко лбу и глянуть как бы вдаль над этими злоязыкими, беспощадными базарниками.
— Ха! — услышал он. — Он, как и отец его, тронутый! Эй, ты, тронутый, хочешь шить шапки? Хочешь валенки катать? Не хочет.
И опять он был на базаре. Он уверенно подошел к навесу и вежливо поздоровался. Он был слишком серьезен, чтобы над ним сейчас отважились посмеяться.
— Зря вы ругаетесь, — сказал мальчик. — Может быть, я и соглашусь учиться у шапочника или пимоката. Но почему бы вам не пойти ко мне во двор и не посмотреть кино? Бесплатно, а?
Те удивились:
— Бесплатно, говоришь? Значит, из этого самого ты не хочешь делать ремесла, раз не просишь денег?
— Нет! — сказал он. — Я приглашаю вас! Ну?
День склонялся ко второй половине, базарники отупели от зноя, их лица были скучные, изнывшие. Они стали переглядываться друг с другом, стыдливо посмеиваться и наконец согласились. Он шел впереди, а все они кучкой шли поотстав, как свита маленького принца в царстве духоты и пыли и бубенцовых ударов зноя.
В сарайчике у Дамира была натянута простыня, сбоку к стене приколочен кусок холста с кармашками, над каждым из которых висела табличка с названием фильма. Кинопленки он добывал у киномеханика Самата, а платил ему тем, что таскал коробки с кинопленками от кинопроката до «Марса».
И вот базарники, пропахшие потом, спиртом и кожами, шли гуськом в дверь, тяжко пыхтя, матюкаясь от смущения, и рассаживались кто где мог. Оставив их в полной темноте, мальчик вышел из сарайчика, приставил к отверстию в стене увеличительное стекло и стал крутить пленки. Вскоре он услышал приглушенные голоса: «Ишь ты! Картинки-то как живые! Ну и парень!»
Минут через двадцать вся эта братия вышла гуськом из сарайчика, ошеломленная, глуповатая, — наверное, все у них в голове чудно перемешалось. Еще бы: ведь он прокрутил обрывки из десятка фильмов!