— Ты узнала, откуда он родом?
— Из Чистополя, я говорила тебе. Вот приеду из Октябрьского, сходим к нему. Может, он родичем тебе доводится… Мирвалиев.
— Вряд ли, — ответил мальчик.
— Ну, спи. И не вскакивай чуть свет, — сказала она внушительно. — Обойдутся без тебя, ироды. А я вернусь к вечеру.
— Ладно, я сварю картошки.
Нина задула лампу и ушла к себе. Сейчас можно раздеться и расправить постель, но он так и не двинулся, уже погружаясь в сон. Возбуждение в голове не утихало, но тело, обволоченное сном, плыло, плыло, и мысли мальчика наполовину тоже были сном. Вот идет он в госпиталь к старшему лейтенанту Мирвалиеву, и разговаривают они. О чем? Ну, прежде всего о войне. Он особенно приставать не будет, спросит только: «Как там?» — вот и все. Потом расскажет старшему лейтенанту какую-нибудь историю, слышанную от Мирвали. Потом, потом… вот к ребятам в Октябрьское тоже надо бы съездить или подарок какой послать. Рассказать мальчикам, что он был на могилке матери и что им тоже не следует забывать могилку своей мамы, пусть приезжают в город и сходят. Пожалуй, они еще слишком малы, чтобы понимать такое.
Малы, а с горем уже спознались. И дом ихний на Украине горел, и поезд бомбили, когда ехали они сюда. К счастью, живы остались. Сперва семью эту хотели поселить у Мирвали, на широкой телеге привез ее человек из горисполкома — и отца ихнего, и мать, и троих мальчиков, и Нину. Но у дяди своя семья большая, не хотел он никого пускать. Тогда мать Салима сказала:
— Поселяйтесь у нас, места всем хватит. — И они с матерью устроились в передней, а в комнату пустили Лукашевичей. Тесно, конечно, было и шумно, и даже ссорились с ребятней-то, но ведь жили, и неплохо жили. Эх, теперь бы жить так же тесно!
Отца ребят вскоре призвали в армию, и погиб он в первом же бою под Москвой; мать умерла через год, надорвавшись на лесоповале, куда посылали ее вместе с другими заводскими; мальчишек отправили в детдом, а Нина пошла работать в госпиталь. В госпитале работала и мать Салима. Только на год пережила она тетю Сашу Лукашевич. И остались они вдвоем с Ниной в их домике. Живут они очень дружно, но при первой же возможности Нина уезжает к братьям в детдом, да ведь понятно, это ее семья. А у него своя, он тоже понимает, что ему надо держаться куста Мирвалиевых. Вот Нина говорит, что его заставляют работать. Да никто его не заставляет. Он сам, и устает, конечно, но зато он многому научится: лечить скот, класть печи, косить сено, да много чему. И сколько историй он будет знать, и все это пригодится в жизни.
Совсем уже спал он, когда осознал себя таким счастливым! Потому что он ехал на телеге и весело погонял быка, а позади, на широкой площадке телеги, громыхали бочки. Вот подъехал он к речке и длинным черпаком стал наливать в бочки. А потом — в госпиталь.
— Нате воды, бабы, тяжело небось ведрами таскать? — Бабы смеются, рады. Без мужиков, говорят, в этой жизни хоть пропадай.
А утром сон мальчика не только не забылся, наоборот, имел продолжение в том удивительном чувстве легкости, уверенности, что все так и произойдет, как мнилось ему в полусне-полуяви.
Он побежал к Лукману, торопясь и довольно бестолково рассказал ему о своей затее, пугаясь только одного, что Лукман не поймет и равнодушно остудит его пыл. Но и Лукману понравился его замысел, и несколько минут они проболтали о том, как это все здорово — самим, без взрослых, возить воду в госпиталь. Что санитарки и сестры будут рады, они ничуть не сомневались, и это как-то особенно волновало их. Решили, что быка у дяди попросит Салим. Лукману наверняка не даст.
Мирвали в клети разворачивал завернутые вчера шкурки, отряхивал их от соли и развешивал на веревках, протянутых под крышей. И что-то он там мурлыкал себе под нос, тем лучше — настроение у него, стало быть, хорошее. И тем же певучим голосом ответил он на приветствие мальчика, спросил, как спрашивал всегда: «Живой? — таким озорным, звучным голосом, вливающим в тебя бодрость и свежесть, как бы муторно не было у тебя на душе.
— Живой, живой, — отозвался мальчик. А потом сказал без обиняков: — Дай нам быка. Привезем воды в госпиталь, ихний бык вчера околел.
— Быка? — переспросил Мирвали, и лицо его враз потупело, будто он ничего не понял. — Быка… нет. Нет, парни, нет! Бык-то, он один, и где же ему везде поспеть?
— Бабы ведрами носят воду, дай быка, дядя Мирвали. Ведь для раненых!
— Уж для раненых как-нибудь найдут быка. А мне кто быка вернет, ежели с ним что случится? Нет, ступайте! — и он вроде шутя шлепнул сырой шкуркой по заду Лукмана.