Каромцев налил из графина воды и отпил глоток, затем стал свертывать цигарку. На стульях, стоящих в ряд у стены, сидели двое мужиков, с лихорадочными от бессонницы глазами, в стеганках, набухших от влаги и источающих противный прелый запах, и ждали, когда он заговорит. Каромцев затянулся и глянул в окно. Там, сквозь туманен, дождя, он увидел у коновязи шесть лошадей, мокрых, со впалыми животами, понуро склоненных, а возле лошадей — мужиков, тоже, как и эти, усталых и вымокших.
Мужики были из Щучьего, самой отдаленной волости, затерянной в лесах. В волости числилось шестьсот дворов, но только в центре — Щучьем — кучно жило шесть-семь семей, остальные разбросаны были по хуторам. Прошлым летом Каромцев был там и поразился: каждое хозяйство — островок в лесах. Из года в год, из десятилетия в десятилетие отвоевывали люди земли у чащи. Выходя на крыльцо дома, хозяин видел не более двухсот метров. Пищу, одежду, посуду, сбрую, обувь они производили сами; а от города требовали малого — керосина, соли, немного железа, чтобы самим же изготовить топоры. На шестьсот дворов имелось, может быть, пяток телег, и нужды в них вроде не испытывали — летних дорог в волости все равно нет. Передвигались пехом и верхом на лошадках. Правда, летом употребляли еще один вид транспорта — волокуши, на ней и бревен подтащат, и мешок зерна сволокут на мельницу, но чаще опять-таки верхом: положит седок впереди себя мешок поперек — и поехал.
До уездного центра от них километров, наверно, сто с гаком. Каромцев требовал от щучан, как и от всех, вывозить хлеб. «Не на чем вывозить», — отвечали ему. А он негодующе отвечал: «На чем хотите, но чтобы хлеб был!» — так что щучанам ничего другого не оставалось, как отправить в городочек шестерых активистов верхом — каждый положил поперек лошади по мешку овса. Почти три дня добирались мужики, треть овса скормили лошадям. Теперь обратно надо добираться и опять же кормить копей, так что с гулькин нос сдадут они зерна.
И вот Каромцев сидел, стыдясь прежней своей горячности, и не спешил говорить, хотя выход им был найден. Один из мужиков, ковыряя пальцем в скомканной бороде, хрипло проговорил:
— Теперя-то что, как приказ выполнили?
Каромцев точно ждал вопроса и ответил спокойно:
— Теперь поедете домой. — Он поднялся и улыбнулся, ободряя и мужиков, и себя. — Помнится, мужики, в Щучьем цела усадьба бывшего царского лесничества, так или не так?
— Теперя там Совет находится, — ответил мужик.
— А конюшни и сараи?
— Так пустуют.
— Надо организовать воскресник и оборудовать в лесничестве глубинку. Каждый привезет зерна сколько положено и сдаст сельсовету. А зимой по санному пути каждое хозяйство повезет хлеб на станцию.
Мужик хмыкнул, перестал ковырять в бороде.
— Так и без того… как санный путь ляжет, так и повезем.
— Нет, милые мои, — непреклонно сказал Каромцев, — нельзя хлеб до нового года оставлять в амбарах у мужика. Так мы никакого плана не выполним. Надо немедленно свезти хлеб в Щучье. А то, — он махнул рукой, — мужик станет молотить хлебушко, расходовать да и припрятывать его. Так вот: из первых намолотов — в общий амбар. Под охраной хлеб будет целее. А зимой привезете на санях. Сани-то есть? — спросил он, усмехнувшись.
— Сани есть, — ответил второй мужик. — И весы в лесничестве есть.
Каромцев, подумав, спросил:
— А не откажутся мужики везти? Путь долгий… да и свой хлеб везти чужому дяде, а?
— Так, — бородатый мужик усмехнулся, — може, и не с большой охотой, да… мужики завсегда рады по первопутку на городской базар. А ежели за вывозку хлеба платить будут, — все лишняя копейка.
— Платить обязательно будем.
— Дак и разговоров не может быть.
Каромцев сочувственно поглядел на них, потом в окно, на понурых коней и озябших от мокряди мужиков и сказал:
— Ладно, ступайте. Обогрейтесь, отдохните и езжайте с богом. Я приказ напишу, чтобы глубинку строить. Доставите председателю Совета.
Мужики поднялись и, подталкивая друг друга, стали направляться к выходу.
— Только вот чего, товарищ комиссар, — сказал бородатый. — Хлеб-то мы бы сдали… коням может не хватить.
— Коли так, забирайте весь овес, — сказал Каромцев и склонился писать приказ об учреждении глубинки в селе Щучьем.
Написав приказ, он вспомнил о Хемете и выглянул в коридор. Хемет сидел на скамейке и, откинув голову к стене, спал. Каромцев кашлянул, и Хемет пошевелился, встал и, одернув одежду, направился к нему. В сумеречном свете окна лицо Хемета выглядело очень усталым, на щеках прожелть. Каромцев спросил: