Как и большинство русских рек, она имела правый берег луговой, левый возвышенный, по которому и были расположены перечисленные сёла. Луговой берег представлял собой сплошь заливные луга с камышами, заводями и ивовыми зарослями. Тим, река неглубокая с тихим течением, илистым дном и мутной водой, изобиловала рыбой. В ней в большом количестве водились толстые карпы, серебряная плотва, скользкие налимы, колючие ерши, слюнявые лини, окуни, щуки, караси и во множестве мелкая, но очень вкусная рыбёшка, именовавшаяся по-местному «пескарями».
Каждые 5‑10 вёрст река прерывалась плотинами и водяными мельницами, по ней же, на расстоянии 15‑20 вёрст друг от друга были расположены помещичьи имения Каменовых, Говорухо-Отрок, Ломанович, Шатиловых и Марковых с обширными парками и фруктовыми садами, причём в каждом из них обязательно находились лодки для катания.
Повсюду, где река текла не по степи, берега её утопали в плакучих ивах, которые купали свои ветви в воде, образуя местами весьма красивые уголки.
У нас в усадьбе перед господским домом, стоявшим на горе, густо заросшей старыми кустами сирени, находился большой пруд, с одной стороны которого была река, его образовавшая, а с другой плотина с водяной мельницей. В двух местах этой последней были устроены «заставки», которыми регулировался в пруду уровень воды, нужный для работы мельницы. Помимо мельницы для помола здесь же находилась и так называемая «рушка», в которой с помощью той же водяной энергии работали «толкачи», очищавшие просо от шелухи. За мельницей река распадалась на два рукава, причём один из них, проходивший через парк, образовывал остров десятины в две размером, на котором находился фруктовый сад.
В тихие августовские вечера я любил смотреть на наш пруд с широкой, сплошь заросшей диким виноградом, терассы дома. В этот тихий час безмолвие охватывало усадьбу. Молчала вечно стучавшая мельница, не было слышно голосов людей, не слышно было ни стука колёс, ни конского ржания, молчали даже собаки. Тихо в вечерней дремоте лежало перед глазами зеркало пруда в едва заметной дымке начинающейся осени.
По воздуху, цепляясь за кусты и заросли сирени, летали длинные паутины бабьего лета. В этот предвечерний час начинали играть в пруду карпы. С шумом и плеском, нарушая звенящую тишину вечера, вырывался вдруг из воды в воздух аршинный, точно вылитый из серебра, сазан. Он подпрыгивал вверх и падал в воду, всколыхнув её гладь, по которой широко расплывались круги. Вслед за этим у берега, где мокли ветви сирени, выпрыгивал, разводя круги, другой; третий, поменьше, взвиваясь в воздухе, раз за разом бился под берегом.
Водяной спорт, и в том числе рыбная ловля, господствовали среди молодёжи и детворы нашей усадьбы. Уженье рыбы, как занятие мало соответствующее непоседливой мальчишеской натуре, было не в фаворе. Буйное покровское рыцарство предпочитало более быстрые, а главное, более динамичные способы рыбной ловли, почему мы с братом и с десятком ребят, живших на усадьбе, занимались рыбным промыслом на спортивных началах: бреднем, кубарями, вентерями и голыми руками.
Что такое бредень, или повод, — знает всякий, когда либо видевший рыбную ловлю; что же касается других орудий этой ловли, то ввиду их местных названий я дам о них читателю объяснение.
Кубарь представлял собой большую, сплетённую из ивовых прутьев корзину конусом с двумя отверстиями, из которых в одно входила рыба, а другое, наглухо заткнутое тряпкой, служило для выемки попавшей в кубарь добычи. В снаряд этот, называемый в других местах России вершей, для приманки клался кусок хлеба, а затем он сам крепко привязывался к длинному колу, ставился на середину реки, на дно, отверстием по течению, против которого в реках всегда идёт рыба. Нижний заострённый конец кола глубоко забивался в дно реки, верхний же должен был быть невидимым на поверхности, во избежание похищения как самого кубаря, так и могущей попасть в него рыбы.
При постановке этого снаряда требовалось хорошо плавать, не бояться глубоких мест и иметь достаточно силы и выносливости, чтобы вплавь тащить за собой кубарь и, борясь с течением, забить достаточно крепко кол в дно реки. При его вытаскивании, на другой или третий день, надо было опять совершить ряд физических упражнений, начиная с ныряния в воду, чтобы отыскать невидимый шест. Приблизительно тот же способ применялся и с вентерями, отличавшимися от кубарей тем, что они делались не из прутьев, а плелись, как сетки и имели два крыла с двумя кольями.
Ловля бреднем, или неводом, всем известна: это длинная сеть с сетчатым же мешком посередине, которую заводят по течению двое или больше рыболовов, тянущие невод за его «крылья», к которым прикреплены две деревянные палки. Так как этого рода сеть всегда уже реки, то тянущим его людям обыкновенно приходится не столько идти, сколько плыть, что требует от рыболовов физической силы, выносливости и умения плавать.
Помимо добычи рыбы описанными выше снарядами, в нашей усадьбе был и чисто местный способ рыбной ловли — голыми руками. Дело заключалось в том, что по обоим берегам пруда и речки, протекавшей на добрую версту среди садов, стояла сплошная заросль кустов сирени и плакучей ивы, ветви которых не только спускались к самой воде, но зачастую мокли в ней на добрый аршин глубиной. Эти подводные кусты, корни деревьев и засевший между ними ил и мусор создавали для рыбы, и в особенности крупной, тенистые и удобные в жаркие дни убежища. В них рыба держалась обыкновенно около полдня, пока не спадал жар. Оцепив такие кусты неводом, рыбу здесь можно было брать прямо руками, хватая её под жабры. Ловля эта требовала известной сноровки, так как иногда полупудовый карп с такой силой рвался из рук, что сбивал с ног ловца и прорывал сеть.
В начале текущего века отец мой, большой любитель рыбной ловли, вырыл рядом с прудом большую «сажалку», сообщавшуюся протоком с рекой и загороженную стальной сеткой. Сюда были выпущены выписанные им откуда-то карасьи мальки, жёлтые и плоские, как золотые монеты, давшие начало огромного рыбьего населения сажалки, в которой через два года караси возились в мелкой воде, как каша. Ловля здесь рыбы никого из нас не прельщала. Это было удовольствие разве только для гостей отца, пожилых помещиков, которые с нашей мальчишеской точки зрения ни на какую удаль способны не были.
За мельницей, в двух местах, где вода с силой падала сверху и где, по словам местных стариков, жили водяные, с течением времени образовались две глубокие ямы, называемые на местном диалекте «бучилами», в которых в жаркие летние полдни луч солнца проникал в воду, дремали старые, обросшие мохом, усатые карпы, достигавшие до пуда весом и насчитывавшие не меньше сотни лет.
Молодым человеком я изобрёл охоту на них пулей из винтовки, стоя на плотине и подстерегая их часами. Стрелять всё же было трудно, так как вода сильно меняла контуры и отклоняла пулю от цели. Помнится, что за три года подобной охоты я убил этим способом только три рыбы, зато каждая из них весила не менее полпуда.
Водились у нас в реке в изобилии большие чёрные раки, жившие в подводных норах, везде, где только были отвесные берега. Ловля их являлась исключительной привилегией мальчишек не старше 12 лет, так как рука людей старше этого возраста в норы не проходила. Раки больно кусались, и после такой ловли наши руки были покрыты сплошными шрамами. Иногда в рачьих норах попадались налимы, удержать которых рукой было почти невозможно, до того они были скользкими.
Раз в три года пруд спускался для ремонта плотины, которую размывали вешние воды, затоплявшие все низы и сады. Для спуска воды из пруда открывались все заставки, через которые вода быстро уходила в нижнюю часть реки, уровень которой был много ниже пруда.
Приблизительно на другой день на месте пруда обнажалось илистое грязное дно, по которому бежал лишь узкий проток. Отец в этих случаях строго следил за тем, чтобы дворня, рабочие и в особенности крестьянские бабы и мальчишки не были допущены к пруду. Без этого надзора, принимая во внимание мужицкую жадность на всякую даровщину, произошло бы немедленное истребление всей рыбы. Крестьянские бабы соседнего с усадьбой села Покровского при этой оказии каждый раз обнаруживали отвратительную и бессмысленную корысть, которую подчас не могли сдержать объединённые усилия стражников, вызываемых каждый раз по этому случаю.