- Наташенька, как же я люблю тебя… голубка моя…
Голубка скоро выбивалась из сил и начинала плакать.
- А что же мне дала твоя любовь? – сквозь слёзы вопрошала она. – Лучше б ты погиб там, ей-богу, мне б хоть какую-то пенсию платили. Всё полегче было б…
- Наташенька…
- Ой, молчи, а то возьму грех на душу – прибью пропойцу!
- Наташенька… как же я люблю…
- Тьфу ты! А вшивый всё про баню!..
Всю семью тянула на своём горбу Наташенька. А семья была не маленькой. Четверо детей. Три девочки и мальчик. Самая младшая – Тома – моя мама.
Никого из детей бабушка не выделяла. Ко всем относилась одинаково ровно. А вот дедушка крепче остальных любил самую младшую дочь. Учил её танцевать – бить чечётку, а по выходным ходил с ней в кинотеатр имени Ватутина, где крутили красивые и увлекательные «трофейные» фильмы.
Дедушка никогда красавцем не слыл, в отличие от бабушки. Внешности он был неказистой – низенький такой, серенький… К сожалению, все дети как один пошли в него. У всех были русые волосы, маленькие зелёные глазки, под ними россыпь веснушек и наконец самая заметная часть на лице – нос картошкой.
А вот бабушка, говорят, в молодости была красавицей. Высокая, статная брюнетка с грацией хищной кошки. В её манере говорить и держаться сквозило что-то аристократическое. Наверное, сказывалась кровь. Ведь она была внебрачной дочерью графа Алексеева. Того самого Алексеева, которому до революции принадлежал роскошный трёхэтажный особняк со статуями ангелочков у парадного входа. (После установления Советской власти ангелочкам отбили крылышки, а в особняке устроили приют для беспризорных детей.) В трёх кварталах от графского дома находилось знаменитое здание с дюжиной, как сказали бы сейчас, девушек лёгкого поведения, чьи нравы и трудовые будни подробно, со знанием дела, описал талантливый писатель Александр Куприн в скандальной для того времени повести «Яма».
Распутный граф был частым и почётным гостем того заведения, где работали самые дорогие, трёхрублёвые, проститутки. Однако его распутство отличалось особой избирательностью и постоянством: он приходил три раза в неделю конкретно к одной девице по имени Лида и требовал от содержательницы борделя, чтобы в эти дни Лида не обслуживала других клиентов. Само собой, такое требование подкреплялось финансово со свойственной Алексееву щедростью. Скоро он забрал Лиду навсегда в свой дом в качестве служанки. А спустя год она родила девочку. Назвала Наташей.
Так что я, как бы это ни было смешно и грустно, правнук графа и проститутки. История для женского душещипательного романа с драматической развязкой в конце.
Алексеев был ярым монархистом, готовым с оружием в руках защищать свои идеалы. Поэтому не удивительно, что он не умер где-нибудь на дне эмиграции, а погиб в одна тысяча девятьсот двадцать первом году при обороне Крыма, где служил под началом легендарного генерала Слащёва.
Лида умерла от тифа в двадцать втором году. Спустя несколько месяцев её восьмилетнюю дочь Наташу поместили в приют. В тот самый дом, который некогда принадлежал её отцу.
Обо всём этом мне поведала мама. За день до смерти. Она ужасно мучилась, у неё была бессонница. И чтобы отвлечься, она говорила без умолку, вспоминая прошлое. Я не знал, что утром она умрёт, поэтому слушал её вполуха. Жаль. Раньше она очень редко и скупо рассказывала о своей жизни, а равно о жизни своих родных. Она вообще была не шибко разговорчивой.
Она вышла замуж, едва достигнув совершеннолетия. Замуж вышла не по любви. В чём же заключался её расчёт? Ей хотелось уйти от семьи, вырваться из нищеты, покинуть опостылевший город… Муж Эдуард Асман, прибалтийский немец, увёз её в Таллин.
Родители Эдуарда ненавидели русских. Тома не стала для них исключением. При ней они демонстративно говорили по-немецки; обращаясь непосредственно к ней, снисходительно переходили на эстонский.
Мужа Тома не любила и побаивалась. Он был холоден и педантичен. Даже в интимной сфере он оставался занудным аккуратистом. О предстоящем сексе предупреждал ещё утром. Вечером, после ужина и просмотра телефильма, надолго уходил в ванную комнату. Выходил в пижаме, надушенный, набриолиненный. И гладко выбритый. Выключал в спальне верхний свет, включал ночничок, чей свет был тускл и «романтичен». Медленно раздевался, глядя на жену, которая должна была уже лежать в пеньюаре на кровати. Он аккуратно складывал снятые с себя вещи на столик. Осторожно задирал на супруге пеньюар… Дальнейшие подробности мне неизвестны, но, я так понимаю, сам процесс был сдержанным и чётким, как обязательная утренняя гимнастика отставного офицера.