Рано утром по радио объявили: «Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины – город Москву»; зазвучала мелодия «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля». Это удивило, взволновало и обрадовало. Москва! Ярославский вокзал. Вещи сдали в камеру хранения и налегке – в метро. Почему-то очень меня рассмешил эскалатор. И всю дорогу, пока мы ехали до площади Революции, я не могла удержаться от смеха.
Площадь Революции показалась мне безлюдной, пустынной. Очень мало людей, а у нас в Новосибирске и в Алма-Ате всюду толпа. Сели в троллейбус. Долго ехали до ВСХВ. Увидели по дороге развалины дома, разрушенного бомбой. Тогда в Москве их можно было встретить довольно много.
Через площадь шли пешком, она казалась еще больше, чем сейчас, ведь деревьев не было. Были аэростаты. Они мне казались очень надежными. Девушки в военной форме каждое утро опускали их, и по всей Москве, вдоль улиц, бульваров и в парках, можно было видеть эти огромные надутые колбасы на канатах.
Во ВГИКе нас ждали новости. Оказывается, в Москве тоже проводили набор на актерский факультет, параллельно с алма-атинским. Таким образом, на первый курс было зачислено пятьдесят человек. И руководить этим курсом будет Сергей Аполлинариевич Герасимов.
Первый курс. 1943–1944 годы… Вот что я писала тогда домой.
Вечер 4 ноября 1943 года. Москва
…Пишу я так: сижу за круглым столом, который стоит посредине комнаты, надо мной желтый шелковый абажур, такой, какие у нас в универмаге до войны продавали. Комната большая и довольно теплая, стоят пять кроватей, письменный стол, этажерка, круглый стол, большой шифоньер и шесть стульев. Пол паркетный. Еще вот шторы не выдали, но к праздникам дадут. Кровати с сетками, варшавские, и матрасы, дали подушки, и все пока. Домик дивный. Топится печами, тепло зависит от самих себя, всем дом хорош, да далеко! А знаете где: ехать на электричке до Лосиноостровской. Вот! Но это пустяки. Завтра получим карточки на этот месяц. Задержали, хлеб не пропадет, так как дадут талонами. Хлеб – шестьсот граммов и соответст венно продукты, не знаю, как еще будет со столовой. У нас здесь в кухне два раза в день горячая вода и печка топится. Еще нигде не были, устраиваемся. Здешний набор занимается с 18 октября, а алма-атинцы еще не приехали! Ужас! Они там голодают, но многие сами приехали.
У нас здесь завтра откроют красный уголок, там – пианино. А в институте в каждом классе пианино…
Музыкальная школа для меня была в детстве сущим наказанием. Я тащила по снегу нотную папку, с тоской поглядывая на счастливцев, катающихся на санках. И только один день я ликовала! Хрумкая валенками по снегу, я бежала домой с одной мыслью: привезли или не привезли? И когда увидела небольшой изящный кабинетный «Шредер», я кинулась к нему с такой радостью, с какой, конечно, ни до, ни после не бросалась к пианино. Я целый день не отходила от него, наигрывая вальсы, польки, пьески – все, чему успела научиться, когда у нас еще не было дома пианино, а задания выполняла где придется – в обычной школе, оставаясь после уроков, или у мамы в радиокомитете.
11 ноября 1943 года. Москва
…Седьмого демонстрации не было, так что целый день была дома, а вечером поехали в город, купили белого хлеба, побежали по Тверской, народа было много, издали видела выстрелы в честь Киева – красиво! Так даже сейчас, в затемнение, красиво. Огоньков много-много и все движутся.
Восьмого в Доме кино был вечер для ВГИКа. Я была! Дом кино – это недалеко от площади Маяковского (ехать на метро). Там такие разодетые дамы! Ужас. Я рано ушла, торопилась на электричку. Видела там Алейникова, больше никого не разглядела.
Семинар сдала. А второй урок был техника речи. У меня такие недостатки в речи: зажимаю гласные, подменяю согласные какими-то другими звуками, уж и не знаю какими, и многоударность. А у нас здесь в Лосинке такая сейчас прелесть. Снег на деревьях, как в сказке, ели, как заколдованные, и между ними красивые с резьбой дачки…