Такие мысли не приходили в гениальные, но плоские умы Маркса и Ленина, ненавидевших «Боженьку». Такие мысли приходили скорее героям Достоевского, только, конечно, Иван Карамазов, например, высказывает их несравненно гениальнее и с несравнимо большей силой.
8 июня того же 1794 года в Париже устраивается первый праздник, посвященный Всевышнему Существу и Природе. Парижане, солдаты, девушки с цветами, депутаты Конвента с Робеспьером во главе торжественно шествуют по булыжной мостовой на Марсово поле. Там была сожжена статуя атеизма и Робеспьер произнес речь.
Мне возразят — ну, как же, сходство, значит, не такое уж полное: Робеспьер отвергает атеизм, а Маркс и Ленин воинствующие атеисты. Это верно. Энгельс даже назвал идею личного бессмертия глупой, и большевики государственного культа Всевышнего Существа не вводили. Но они из самого марксизма сделали своего рода государственную религию с культом живых и «захороненных» вождей и таким же, как у якобинцев, пантеоном героев и мучеников революции. Правда, марксова пантеистическая метафизика в отличие от деизма Робеспьера упразднила Бога совсем, зато обожествила материю, приписав ей атрибуты абсолютного бытия. Материя для правоверного марксиста — единственная, несотворимая и неуничтожимая, вечная и бесконечная субстанция мира, которая от века порождает из самой себя жизнь и сознание без помощи какой-либо посторонней, надмирной силы.
Человек с метафизическим воображением, какого у Маркса и Ленина не было, может спросить: не означает ли марксистское обетование полной победы освобожденного человека над миром, что в конце концов и смерть будет побеждена? В советской литературе, еще не так давно, по поводу прелюбопытной поэмы Ильи Сельвинского «Арктика» подымался даже разговор о личном бессмертии. Герой поэмы Корней Корнеевич выводит надежду воскресения души и тела из кибернетики! Каждый человек — особый строй электронов. Но вот человек умирает, и этот строй распадается. Навсегда ли, спрашивает Корней Корнеевич. И отвечает: нет, не навсегда.
Во всяком случае, определённое различие в метафизических взглядах Робеспьера и марксистов не отменяет основного структурного сходства якобинской и большевистской революций. Повторяю, сходство это поразительно, даже в частностях.
Так же, как после них большевики, якобинцы переименовали тысячи городов, местечек и деревень.
Переименование часто сводилось только к тому, что отбрасывались слова «замок», «король» — напоминают старый резким, — и слова «святой», «святая», «крест» — увековечивают «яд фанатизма». В Париже, предместье Святого Антуана — предместьем Антуана просто. Но во множестве случаев прежние имена были заменены совсем новыми, революционными. Так, 263 местечка были наречены «Гора», 181 — «Свобода», немалое число — «Народ», «Нация», «Санкюлот», «Красный Колпак», и т. д. Другие были переименованы в честь героев и отцов революции — «Марат» (53 городка), «Бара», «Вольтер», «Руссо». Не были забыты и герои и битвы древности: Брут, Сцевола, Геркулес, Фермопилы, Марафон, была даже деревня Тарпейская Скала.
Напомню еще одного учителя и Маркса, и Энгельса, и Ленина. Учитель — «Кай Гракх» Бабёф, глава Заговора равных. Идеология бабувизма — сплав идей Робеспьера, Марата, Эбера, эгалитарного коммунизма и революционного восстания — оказала огромное влияние на революционные движения XIX и XX веков. Она стала известна, главным образом, благодаря первому подручнику Бабёфа, Филиппу Буонаротти, который издал в 1828 году книгу «Заговор во имя равенства». Эта книга передаёт эстафету якобинства и коммунизма революционерам романтической эпохи. Прочитав её в 1842 году, Маркс приходит к выводу: идеи Бабёфа вели «по ту сторону идей старого порядка вещей, к новому социальному порядку, который не будет порядком буржуазным». Мысль Бабёфа о необходимости временной революционной диктатуры помогла Марксу прийти к идее диктатуры пролетариата. В «Манифесте коммунистической партии» сочинения Бабёфа упоминаются во фразе о литературе, «которая во всех великих революциях нового времени выражала требования пролетариата».