Идеологически нагружены не только повествования о коллективизме и индивидуализме, что обусловлено мировоззрением авторов, но и сами эти феномены — ценности, взгляды, чувства, привычки, составляющие идеологию отношения к себе и социальному окружению. Идеология не сводится к официально санкционированным терминальным ценностям общественного бытия или девизу момента. Об этом позже. Сейчас подытожим ответы на главный вопрос данного раздела: почему трудовой коллектив послужил пространством, а порой и смыслом жизни огромного числа соотечественников в эпоху развитого социализма? С «пространством» достаточно ясно, в 1980-е гг. его не выбирали. Административно-правовая регламентация трудовой активности граждан предписывала обязательность принадлежности к коллективу и наделяла его полномочиями распорядителя жизненных благ (жилье, медицинское обслуживание, образование, отдых, дошкольные учреждения и т. д.), распространявшихся на членов семьи. Трудовой коллектив не был, разумеется, единственным пространством жизни, но для большинства чрезвычайно значимым, конкуренцию ему могла составить разве что семья, чьи интересы, впрочем, нередко приносились в жертву служебным обязанностям. О последних не забывали, даже провожая человека в последний путь: врач, инженер, полковник, учитель — почти непременные элементы эпитафий того времени. Впрочем, древнеримские надгробия аналогичны[1-47]. Профессиональные достижения были и остаются критерием общественного признания человека даже перед лицом вечности.
Как источник относительного материального благополучия и арена профессиональной самореализации трудовой коллектив обладал весомым психологическим статусом для своих членов, определявшим отношение к совместному труду, коллегам, начальству, самим себе, наконец. При несомненной значимости удовлетворяемых ими насущных потребностей заработная плата и карьера не исчерпывали причин уважения к трудовому сообществу. Сказывалось и многолетнее настойчивое агитационно-пропагандистское продвижение ценностей упоминавшегося «морального кодекса», закрепившее во многих умах, а, возможно, и душах безусловность приоритета общего над личным. Заповедь товарищеской взаимопомощи и братской солидарности трудящихся с середины 80-х годов перестала декларироваться как норма поведения в коллективе — в новой редакции Программы и Устава КПСС, принятых в 1986 г. на XXVII съезде, «кодекс» отсутствует, — но морального авторитета не утратила. Возможно, благодаря явной смысловой перекличке с мотивом всеобщей любви в Нагорной проповеди Иисуса Христа, влияние которой в секулярном советском обществе тех лет не стоит недооценивать. «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф 7: 12) — золотое правило признавали и те, кто не знал его происхождения. «Не судите, да не судимы будете» (Мф 7: 1). «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в своем глазе не чувствуешь?» (Мф 7: 3). Подобные советы и четверть века назад, и сегодня слышал и давал едва ли не каждый. «Человек человеку друг, товарищ и брат» из кодекса — парафраз «возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мк 12: 31).
Возможные мотивы приверженности человека к трудовому объединению, в котором он состоит, многообразны. Их относительно полный перечень легко найти в аналитических обзорах исследований т. н. организационной идентификации[1-48]. Здесь и осознанная солидарность с целями и миссией коллектива, наполняющая чувством гордости; и ощущение психологического комфорта от пребывания в привычной обстановке среди хорошо знакомых людей, связанных общей судьбой; и послушание руководству, избавляющее от личной ответственности за промахи в работе, хотя и несколько девальвирующее персональную причастность к достижениям. Можно, но не будем расширять список: принудительная интеграция в коллектив ограничивает пространство и сценарий жизни трудящегося человека, но позволяет удовлетворить ряд его базовых запросов. Более того, принадлежность к некоей общности сама издавна трактуется как особая потребность. У. Мак-Дауголл (1871—1938), один из отцов-основателей современной социальной психологии, окрестил ее «стадным инстинктом» — поиском партнеров по сопереживанию позитивным и негативным эмоциям. Человек «не может переживать в одиночестве свои аффективные состояния. Ему радость не в радость, его страдания вдвойне мучительны, раз они не разделяются другими»[1-49]. Сто лет спустя гипотеза классика полностью подтверждена исследованиями современного бельгийского психолога Б. Римэ́: в среднем три четверти опрошенных женщин и мужчин делились переживаниями с кем-либо из окружающих[1-50]. «Конфидентами» могли, разумеется, стать и коллеги по работе, хотя их совокупность сохраняется не только за счет доверительных разговоров. Старший современник Мак-Дауголла итальянский социолог В. Парето (1848—1923) примерно в те же годы более обстоятельно описал мотивацию «стадности»: «... Чувства зависимости, привязанности, уважения, почтения и страха... составляют необходимое условие для формирования стай животных и для образования человеческих сообществ»[1-51]. По его мнению, подобные нередко иррациональные инстинкты, эмоции и желания являются психологической константой социального поведения, его неизменяемыми «остатками» («residui»), определяющими структуру и динамику общественных объединений, включая способы их осмысления и концептуальной легитимизации. Поблагодарим Парето за весомый вклад в обоснование значимости социальной психологии как самостоятельной области знания о человеке и обществе и подведем итоги обсуждению статуса (от лат. status — положение, состояние) трудового коллектива в жизни советских граждан в середине 80-х гг.
[1-48]
См.